От издателя
Данное издание предпринято с целью извлечь из небытия любопытный текст 19-ого века, досель остававшийся неведомым и читателям, и специалистам.
Впервые роман «Ключ. Замок. Язык.» увидел свет в Лейпциге в 1875 году. В России публикация подобного текста была совершенно исключена прежде всего по цензурным причинам, – но не меньше и по несоответствию преобладавшим тогда литературным вкусам. Место печатания неслучайно: Лейпциг того времени был крупнейшим в Европе книгоиздательским центром, и большая часть русской неподцензурной литературы выходила там.
Безусловно, роман предназначался русскому читателю, но трудности распространения оказались непреодолимыми в высокой степени: ни одного его экземпляра не обнаружено ни в одном российском хранилище, он не упомянут ни в журнальных обзорах, ни в жандармских сводках, ни словом о нём не обмолвился ни один мемуарист. Можно с уверенностью сказать, что роман канул бесследно, не дойдя до отечественного читателя и не возымев эффекта, на который был рассчитан. Скорее всего, тираж частью был конфискован на таможне, частью погиб при нелегальной доставке морем, как это нередко случалось с запрещёнными изданиями. Обыкновенно при конфискации таких книг один-два экземпляра оставлялись для секретного хранения, – но это правило почему-то обошло роман «Ключ. Замок. Язык». В архивах Министерства внутренних дел сохранились акты второй половины 70-ых годов об уничтожении «изъятой противузаконной литературы», не единожды встречается пояснение «напечатанные в Лейпциге – 300 штук… 120 штук…», – но о каких конкретно книгах идёт речь и был ли среди них интересующий нас роман, – осталось неизвестным.
Между тем в научный оборот роман «Ключ. Замок. Язык.», – точнее, факт его существования, – был введён ещё в 1937 году. Известный русский историк литературы Альфред Бем, после революции обосновавшийся в Чехословакии, описал экземпляр, хранившийся в библиотеке Пражского университета, и в статье в журнале «Listy pro umeni a kritiku» («Художественные и критические письма») высказал некоторые предположения относительно автора романа. По его мнению, «Николай Лентин» – это псевдоним, возможно, шифрованная анаграмма, поскольку человек с таким именем не упомянут ни в одном русском документальном источнике, равно как не числится в материалах европейского делопроизводства. Автор несомненно русский по происхождению, но либо выросший за границей, либо задолго до написания романа Россию покинувший, – на это указывают, считал Бем, некоторые несообразности в описании Петербурга, поверхностное знакомство с бытовым укладом, а главное – лексико-синтаксическое своеобразие, в целом далеко отходящее от стилистики и повествовательных приёмов русской литературы середины 19-ого века, но словно нарочито пытающееся соответствовать общепринятой поэтике.
«Вместе с тем будет опрометчивым отнести роман к области чистого вымысла, – писал Бем. – Ряд событий, описанных автором с дотошностью очевидца, действительно имел место и вполне достоверно задокументирован. Более того, в романе выведены – на второстепенных ролях – реальные исторические лица, продолжавшие свою деятельность и на момент публикации, источником сведений о которых не могли служить ни современная автору пресса, ни мемуары, в ту пору ещё не написанные, – но исключительно личное знакомство». В целом для художественных особенностей романа, «сочетающего в себе монотонность свидетельских показаний с самыми возмутительными допущениями», Бем подыскал удачную формулу «поэтика напраслины».
Самым интересным в статье Бема была догадка, что неведомый автор вновь найденной книги сам некоторым образом вышел из романа, послужив в своё время прототипом литературного героя для классического произведения русской литературы, полемика с которым угадывается с первых страниц романа «Ключ. Замок. Язык.». Извиняясь за некоторую фантастичность своих домыслов и оправдываясь скудостью историко-литературного материала, Бем довольно остроумно рассуждал, что этот прототип, выпутавшись не вполне ясным образом из известной криминальной ситуации, возможно, даже отбыв наказание и уехав за рубеж, сам вознамерился представить свою версию сюжета, облекши её тоже в художественную форму.
Развить логику такого предположения и представить, как выразился Бем, «аналитически-художественные доказательства» он собирался в следующей статье, посвященной своему литературоведческому открытию. Этому не суждено было сбыться. 1937 год был последним годом издания «Listy pro umeni a kritiku», после аннексии Чехословакии Третьим Рейхом журнал уже не возобновлялся. Сам Бем пропал без вести в 1945 году, и в это же, вероятно, время также исчез описанный им экземпляр романа. Его пытались отыскать на основании статьи Бема, но ни в университетской библиотеке, ни в каком-либо ещё хранилище, вплоть до Библиотеки Конгресса США, ни на аукционах, ни в частных собраниях книга более не всплыла. Единственный известный экземпляр исчез бесследно или – никогда не существовал: такое мнение стало постепенно доминировать в сообществе чешских русистов. Возможно, вся история с некогда пропавшим и нечаянно обретённым романом была мистификацией самого Альфреда Бема с не вполне понятной целью, поскольку прежде Бем, дороживший репутацией серьёзного исследователя, ни в чём подобном замечен не был. Однако если обратить логику Бема, приписавшего авторство романа «Ключ. Замок. Язык.» прообразу литературного персонажа, на самого Бема, то не будет выглядеть безосновательным предположение, что таким образом Альфред Бем готовил почву для собственного литературного дебюта, легендируя своё авторство.
