Разговор
Между сочинителем
русских былей и небылиц[5]
и читателем
Читатель. Куда это вы сбираетесь?
Сочинитель. В типографию.
Чит. А! вот и рукопись! Верно намерены печатать что-нибудь новенькое?
Соч. Ничто не ново под луною! Это было сказано уже очень давно. Но вы не ошиблись: я точно хочу печатать мое новое сочинение.
Чит. Прекрасно! Нельзя ли узнать, что это такое у вас будет?
Соч. Очень можно. Вот название: «Клятва при гробе Господнем. Русская быль XV-го века». – А там, может быть, явится и небылица русская.
Чит. Что ж это такое: были и небылицы.
Соч. Быль то, что точно было; небылица то, что никогда не бывало, сказка.
Чит. Верно, что нибудь в роде Гётевых «Dichtung und Wahrheit»?
Соч. Да, если вам угодно; только Гёте писал были и небылицы о себе самом, а я пишу были и небылицы русские, то есть о нашей православной матушке-Руси.
Чит. Понимаю: вы хотите рассказать нам что-нибудь русское, и по былинам прежнего времени и по замышлению Боянову[6], жизнь и поэзию Руси?
Соч. Вы угадали. Мне кажется, что история, география, статистика, этнография Руси все еще оставляют для нас нечто недосказанное, и мне хотелось бы именно это, хотя отчасти, высказать русскими былями и небылицами. Успею ли в этом, не знаю; по крайней мере, скажите мне: спасибо, за мое доброе намерение.
Чит. Признаюсь: этого я не ожидал от вас.
Соч. Почему же?
Чит. Не только слышал, но и читал я неоднократно, что вы не знаете Руси, что вы не любите Руси, что вы терпеть не можете ничего русского, что вы не понимаете, или не хотите понимать – даже любви к Отечеству и называете ее – квасным патриотизмом!
Соч. Неужели вы верите всему слышанному и даже всему печатному?
Чит. Не без разбора; однако ж, это твердят беспрестанно и столь многие, что хотя и не совсем веришь, но начинаешь сомневаться.
Соч. Есть люди, которые уже и не сомневаются в том, что вы говорите; благодарен вам, даже за сомнение. Но кто же говорит и беспрестанно твердит вам о моем отступничестве, отречении от русского, нелюбви к Руси?
Чит. Пишут почти все журналисты русские, множество литераторов русских в стихах и прозе, критических статейках, эпиграммах, водевилях и сатире, а говорят об этом…
Соч. Те, которые ничего не читают, не пишут, а составляют зевающую толпу вокруг пишущих? Но кто читал, что писано мною доныне, тот конечно скажет вам, что квасного патриотизма я точно не терплю, но Русь знаю, Русь люблю и – еще более, позвольте прибавить к этому, – Русь меня знает и любит.
Чит. Следовательно, находится какое-нибудь недоразумение…
Соч. Его легко выразуметь и объяснить. Литературная собратия моя, журналисты, не терпят меня за то, что без всякого искательства и покровительства перегнал я кое-кого из них на журнальном поприще. Семь лет постоянного внимания и уважения публики[7] что-нибудь да значит, чего-нибудь да стоит, когда то и дело мелькали и мелькают у нас в Лету[8] другие журналы и журналисты, газеты и газетчики. В то же время я смеюсь над всеми партиями и сплетнями литературными, думаю свое, говорю свое, смело сказываю истину писакам и писачкам нашим, знаменитым и незнаменитым, и в течение семи лет сказал правду, по крайней мере, тысяче человекам. Правда глаза колет – это дело известное, и согласитесь, что когда она уколола около двух тысяч глаз, то есть кому поморщиться при одном моем имени…
Чит. Что правда, то правда; все это может быть.
Соч. Не может, а точно так.
Чит. Но однако ж говорят, что писанное-то вами именно и подтверждает все, что другие пишут и говорят об вас.
Соч. Писанное мною подтверждает одно то, что я враг квасного патриотизма. В этом, как и во всех своих правилах и мнениях, я готов всегда сознаться, готов всегда подтвердить их, перед кем угодно.
Чит. Но после такого признания вообще вы не скроете и подробностей дела?
Соч. И их никогда и ни перед кем не скрывал, и не буду я скрывать. Послушайте.
