С древнейших времён война была и остаётся неотъемлемой частью истории человечества. Формы войны бесконечно разнообразны – это может быть борьба за выживание или борьба за власть, поединок или глобальное противостояние, кровавая бойня на поле сражения или кибер-атака на фондовом рынке. Участие в войнах принимают отдельные люди, организации, государства, народы, целые культуры. Однако идёт ли речь о хитроумном плане или грубой силе, каменном топоре или атомной бомбе, сущность войны есть отражение неизменной человеческой природы.
Понимание этой природы – глубокое и вместе с тем поразительно простое – лежит в основе китайского искусства войны. Это не набор умозрительных построений, столь свойственных европейской истории идей едва ли не в любой области знания, но результат бесстрастного наблюдения и хладнокровного расчёта, которые удивительным образом сочетаются с традиционно китайским мистицизмом.
В современных условиях просвещённого, открытого и материально благополучного мира военный конфликт обычно декларируется как нежелательный, и в тех совсем не редких случаях, когда он всё-таки неизбежен или попросту выгоден, его скорее назовут поддержанием мира или борьбой с террором. Похожая ситуация имела место и в древнем Китае. Но, как тогда, так и теперь, ту логику, и те методы, которые ярче всего проявляются в военном деле, можно обнаружить далеко за его пределами.
Вообще, подобие между войной и повседневной жизнью тем поразительнее, чем пристальнее его рассматривать. В конце концов, проблемы и трудности возникают везде и требуют решения и преодоления. Иногда кажется, что сама жизнь и есть война или, по крайней мере, борьба – с собой, соперниками, недоброжелателями, обстоятельствами.
В Китае военное дело с ранних пор было предметом тщательного изучения, достигнув своей кульминации в период с пятого до конца третьего веков до новой эры, названный позднейшими историками эпохой Борющихся Царств. Это – непрекращавшиеся феодальные столкновения, крупные и мелкие, переходившие одно в другое, альянсы, которые возникали столь же быстро, сколь и распадались, а также миллионы павших солдат и мирных жителей.
Более подходящего времени для разработки и совершенствования всеобъемлющей военной теории сложно было бы представить. Появились профессиональные наёмные стратеги, которые, основываясь на собственном и чужом опыте, стали выявлять закономерности и формулировать принципы, призванные упорядочить хаос вооружённой борьбы. Плоды этих трудов – военные трактаты и руководства – впоследствии и составили официальный канон военной доктрины.
Свою роль в повсеместном распространении этого канона сыграла система имперских экзаменов, пронизывавшая всю китайскую бюрократию сверху донизу. Стратегическая компетентность была обязательной для каждого чиновника достаточно высокого ранга, а общий понятийный аппарат в той или иной мере неизбежно приводил к унификации задач, методов и средств. Война, таким образом, стала вестись как бы на одном языке, а военное дело превратилось в единую дисциплину, охватывавшую анализ боевой ситуации, оценку противника, управление и контроль, равно как и прочие бесчисленные нюансы военной рутины. В проверке на практике, очевидно, также не было недостатка.
Любопытно, что китайская культура в условиях тотальной войны не только не пришла в упадок, но напротив, достигла своего расцвета. При ближайшем рассмотрении здесь прослеживается, всё же, специфическая логика. Война настолько глубоко укоренилась в жизни общества, а военная теория стала настолько всеохватной, что даже в простейшем стратегическом руководстве нельзя уже было не затронуть широкий круг смежных вопросов, таких, как политическая эффективность, воспитание и образование, управление ресурсами, идеология и религия, законность и нравственность. Война, следовательно, превратилась в одну из немногих тем, выступавших в качестве связующего звена для целой череды других, в своего рода универсальный шаблон дискурса.
В то же время весьма тесная связь существовала и между военным делом и философией. Ранние китайские мыслители нередко видели в войне наглядную область применения философских принципов, а военные сочинения отличались от философских лишь тем, что носили прикладной характер. В каталогах императорских библиотек военные авторы обозначались как философы или, вернее, как учителя мудрости.
Итогом симбиоза войны и культуры стало то, что постулаты, изначально открытые и сформулированные на полях сражений, пусть и не без помощи абстрактных спекуляций и мистических созерцаний, стали видеться отражением природы борьбы как таковой, вообще всякого деяния – если взять наиболее ёмкое определение. В этом смысле возможности применения военных постулатов на практике до сих пор остаются неисчерпаемыми.
Переоценивать значение войны в китайской интеллектуальной истории, даже в эпоху Борющихся Царств, вместе с тем, не следует. Более того, одно лишь предположение о том, что война может служить парадигмой для описания других явлений, скорее всего вызвало бы у самих китайцев неприятие.
