Кэнто Хасэгава пришёл домой в шесть вечера. Нацуки не ожидала раннего возвращения мужа. Когда ключ щёлкнул и провернул механизм замка, Нацуки вздрогнула и посмотрела в сторону двери, ведущей из комнаты. Она сидела, скрестив ноги, на тонком, истёртом временем дзабутоне1. Из телевизора, стоящего в углу, раздавались музыка и хохот. Кэнто скинул, не развязывая, ботинки, снял куртку и прошёл на кухню. Он достал бутылку пива и принялся искать ключ, чтобы открыть её. Руки его тряслись, лоб покрывала испарина. Ключ никак не находился, и Кэнто, приставив бутылку к краю стола, ударом ладони сбил крышку. Та упала на пол и покатилась по холодному камню.
Кэнто присосался к бутылке и жадно глотал горькое нефильтрованное «Року-сан». В дверном проёме, давно лишившемся самой двери, появилась Нацуки.
– Кэнто… Спросил бы меня.
– Спросил что? – холодно бросил он ей, продолжая стоять у стола в полусогнутой позе и не поворачиваясь.
– Ключ для бутылок. Он в глубине левого ящика.
– Тебя больше волнует чёртов ключ!
– Кэнто…
– Даже не встала, как я пришёл.
Он допил, поставил бутылку на стол, посмотрел на свои ладони, медленно вдохнул. С этим вдохом, пахнувшим домом, Кэнто понял, что хочет курить. Он похлопал себя по карманам и пошёл к куртке, оставленной на вешалке, у которой были сломаны два из пяти крючков. Нацуки, пропуская его, отошла обратно в комнату.
Запахло табачным дымом.
Нацуки стояла в комнате, прислонившись щекой к стене. Они прожили вместе уже пять лет. Нацуки встретила Кэнто Хасэгаву, когда тот был на подъёме. У него был новенький мотоцикл, чёрный с блестящим хромом, красивая одежда. Он правда заполучил всё это в Игре – она знала, но не рассказывала матери.
Кэнто Хасэгава рос трудным подростком. В семье штормило: отец пил, сыну и матери часто доставалось, доходило даже до больницы. Школу маленький Кэнто посещал как придётся, и никому не было до него дела. Не доучившись год, Кэнто ушёл из дома. Он жил у друзей, брался за любую работу: разгружал вагоны на станции, подметал, мыл, научился класть кирпич. Когда ему исполнилось двадцать, сразу пошёл играть. Схватил две удачи. Занял денег, чтобы покупать лотерейные билеты до выигрыша, который должен был теперь обязательно прийти к нему: так делали многие из его окружения.
Прошла неделя, но выигрыша всё не было.
Кэнто напился где-то до беспамятства и пришёл в себя на южной окраине Мито2. В его руках была спортивная сумка, полная денег. Так начался его взлёт. Хасэгава получил права, устроился в «Золотой экспресс» – фирму, занимающуюся перевозками и доставкой товаров по всей Ибараки. Он больше не играл и даже стал критиковать Игру и игроков. Мечтой жизни сделалась для него покупка машины: американской, с мощным двигателем.
Когда Кэнто познакомился с Нацуки, ему было двадцать пять, ей двадцать два.
Теперь ему тридцать.
Кэнто остался без работы, и последние полгода они жили на деньги, которыми помогала мать Нацуки.
Он стал снова играть – ещё до того, как потерял работу. Кэнто хотел денег. Он как-то посчитал, что та жизнь, которая сложилась сама собою после свадьбы, не позволит ему купить машину. Ни через десять лет, ни через двадцать – никогда. Кроме того, Нацуки ему наскучила.
Друзья все как один отговаривали его от свадьбы.
– Хасэгава, ты не умеешь этого, – говорил Судзуки, – хочешь любить – люби. Чего в петлю лезть? Это хуже лотереи! Никогда не угадаешь, что будет за жизнь после того, как первый жар пройдёт.
Судзуки дважды разводился и знал дело ближе остальных. Кэнто не обращал внимания на его слова: вера в то, что Нацуки – часть его удачи, была слишком велика. Но прав был именно длинный большеносый Судзуки: через три месяца после свадьбы Кэнто изменил Нацуки с молодой сотрудницей своей фирмы.
Они жили у Нацуки и сильнее, чем думал Кэнто, зависели от помощи её матери. Они привыкли друг к другу. Точнее, со стороны Кэнто это была привычка – Нацуки действительно любила его. Любила и боялась, поскольку скоро Кэнто начал всё больше и больше походить на своего отца.
Ничего не сказав жене, Кэнто взял куртку, сунул в карман сигареты, бумажник и вышел на улицу. Нацуки зажмурилась и приготовилась к грохоту двери, которую по поводу и без повода – просто вымещая поселившиеся в нём злобу и раздражение – Кэнто захлопывал так, что со стен сыпалась штукатурка, но тишина длилась и длилась, и Нацуки осторожно выглянула из комнаты: дверь осталась распахнутой настежь. Кэнто ушёл.
