Рассвет разгорался медленно, понемногу высвечивая верхушки леса. Не тропики, понял он, ты попал куда угодно, Сева, но только не в тропики, ведь там, согласно всем книжкам с яркими обложками, светает сразу и быстро. Как жаль, а ведь он так хотел попасть именно в тропики. Видно, не судьба. Но где же он?
Жаловаться, однако, не стоило, ведь то, что он вернулся, само по себе было фантастической удачей. Тогда, перед полетом, Клаус не обещал ничего, лишь угрюмо стращал всевозможными опасностями, озвучивая самые неожиданные страхи. Иногда Всеволоду даже казалось, что немец и сам не понимает, как работает его двигатель и в глубине души искренне сомневается в том, что из его затеи получится что-либо путное. Впрочем, у Всеволода не было иного выхода и все: и Клаус, и Феликс, и Зяма, и Клим прекрасно понимали это. Однако, несмотря на все страхи, несмотря на недомолвки Клауса, невзирая на мрачные предчувствия, аппарат сумел подняться. Поднялся он, судя по всему, достаточно высоко, так что Всеволод начал задыхаться и пришлось выпустить немного воздуха из пристроенного под ногами баллона с кислородом. А потом, что было совсем уже невообразимой удачей, аппарат умудрился сесть. Правда, падал он круша ветки, а потом еще и сполз вниз по склону, наверняка заработав не одну вмятину на гофрированных бортах. И все же он сел, вопреки мрачным предчувствиям и не менее мрачным предсказаниям. Причем посадка была настолько щадящей, что Всеволод отделался лишь парой синяков.
Теперь надо было понять, где именно он сел. Лишь бы не СССР, подумал он, лишь бы не одна шестая суши. Господи, боже, если ты есть, то будь снисходителен к комсомольцу, честно платившему взносы и исправно поднимавшему руку на общих собраниях. Впрочем, это не помогло, и из комсомола тебя вычистили, также как и из Политеха да и из жизни как таковой. И все же, пять шестых суши, это ведь не так мало. Разве я прошу так уж многого? Мне нужен лишь маленький-премаленький кусочек этой огромной планеты. И пусть это будет такое место, где нет высоких вышек, людей в фуражках с малиновым околышем и злобного собачьего лая. Вот и все, а больше мне ничего не надо. Господи всемилостивый, помоги атеисту! Впрочем, если верить Клаусу, то Германию тоже следовало бы исключить из этих пяти шестых. А вместе с Германией неплохо бы было исключить также и Италию, и Румынию, и Венгрию и, вместе с ними, большую часть Европы, стремительно становящейся красно-коричневой. Привлекательные пять шестых стремительно скукоживались. Плохо мое дело, подумал он. Но где же я, черт побери?
А рассвет продолжал свою утреннюю работу. Крепнущий солнечный свет старательно выдавливал ночную тьму леса, прижимая ее к земле, постепенно высвечивая голые стволы деревьев, белые с темной штриховкой на коре. Березы! Вот это было уже совсем плохо. Но все еще оставалась призрачная надежда на Финляндию или Швецию. Ах, если бы Швеция – эта прекрасная и такая нейтральная страна. Однако становилось очевидным, что ему в очередной раз не повезло. Зяма называл это "еврейским счастьем", но, по-видимому, перепадало и неевреям.
Он давно уже выбрался из аппарата. От двигателя, давно заглушенного и не подающего признаков жизни, можно было, тем не менее, ожидать любых сюрпризов. Чего именно следовало опасаться, он не знал, но помнил поведение Клауса, который очень странно относился к своему изобретению, как будто и сам не до конца ему доверял. Невольно ему вспомнилась туманная фраза судетца, произнесенная им совсем недавно. Странно, подумал он, прошла всего неделя, а мне почему-то кажется, что это было в иной, бесконечно давней жизни.
…В тот день на пороге их лаборатории появился необычный посетитель. Гость был совсем из другой другого места, далекого московского ЦКБ-29, в просторечье называемого "аэродинамической шарагой". Таких гостей, как правило, размещали в отдельном относительно благоустроенном бараке на территории, и, в отличие от "местных", водили под конвоем. Таким образом, приезжий мог перемещаться по территории только в сопровождении красноармейца с отвратительным малиновым околышем на фуражке. Сам же гость был хорошо знаком Всеволоду еще по ВладЛагу, где они оба мерзли на лесоповале и вместе варили в дырявом котелке украденные картофелины. Так и осталось неизвестным, что привело старого знакомого в их "шарагу", но Всеволод подозревал, что это был двигатель Райхенбаха, слухи о котором передавались тихим шепотом, не достигая ушей НКВД-шного начальства. Ну а найти повод посетить "моторную" шарагу из "аэродинамической" не составляло труда. Поэтому, когда на пороге их лаборатории появился Сергей в сопровождении вооруженного красноармейца, удивился один только Зяма, который удивлялся всегда и всему.
Конвойный вел себя свободно и расслабленно, он даже перевесил карабин за спину, перекинув ремень через грудь, что уставом не допускалось, зато было много удобнее. Со своим подконвойным он вел себя по-дружески, смеялся его шуткам и даже сам рассказал замшелый анекдот про петлюровца и раввина. Сергей, однако, слушал его невнимательно и все посматривал краем глаза на аппарат. Когда боец, совсем уже игнорируя устав, ушел по нужде, он заявил громким шепотом:
