Солнце еще стояло высоко. Шел третий час дня. По Нилу медленно плыла галера. Легкий ветерок поднимал на поверхности реки тысячи маленьких блестящих волн, похожих на рыбью чешую, и слегка надувал огромный парус галеры, выкрашенный в виде шахматной доски красным и зеленым цветом. И такова была прозрачность воздуха в Египте, что феллахи, вечно работавшие на берегу над орошением пустыни, могли различить все мелочи такелажа, кончая последним узлом в снастях. Двое из этих феллахов только что погрузили в воду огромные мешки из кожи, прикрепленные к жердям. При виде галеры они разом прекратили свою работу. И жерди вдруг выпрямились, образуя вертикальные линии, единственные на этом горизонте без деревьев, без домов, без жизни, где купол неба, точно гранитная крышка саркофага, сливался с берегами, соединяясь в темную линию. Оба феллаха были голы. Их кожа, когда-то коричневая, приняла мрачный оттенок базальта, едва отличаясь от ила, в котором им вечно приходилось возиться. Их глуповатые лица выдавали тяжелые, рабские условия жизни.
– Клянусь Изидой, – побожился один из них, прикладывая руки к глазам в виде зонтика, – пускай меня накажут плетьми, но уж я отправлюсь завтра просить как милости, службы во флоте. Подумай, как чудно жить на корабле; посмотри на этих гребцов: лентяи, как они тянут свои весла.
Действительно, гребцы поручили свой корабль ветру, а сами бездельничали. Кто поправлял передник, которым было опоясано его коренастое тело, другие беспечно шутили с моряками, забившимися под паруса. Один из матросов ловким маневром захватил голову гребца в мертвую петлю. Несчастная жертва делала неимоверные усилия, чтобы освободиться. Но все было напрасно.
Неистовая веселость охватила весь экипаж.
– Посмотри-ка, он его выловил, как крокодил! – с восторгом воскликнул феллах.
При этих словах его товарищ побледнел. На его родине крокодилов чтят как воплощение Сет-Тифона, бога зла. Он поспешил пробормотать заклинание, простирая свои руки к желтоватой поверхности Нила:
– Остановись, о крокодил, сын Сита, останься недвижим, не разверзай ужасной пасти. Да превратится перед тобой вода в огромный огненный вал!
– Ага! – воскликнул первый феллах, не оставлявший своих наблюдений за галерой. – Посмотри, человек-то выпутался из петли и теперь сам хочет проучить своего обидчика.
Но хохот на галере разом затих. На палубе появилась новая личность – человек величественного роста, затянутый в красные одежды. Одной рукой он держался за лотос из бронзы, украшавший корму, а другой нервно вертел огромный бич. Мгновение – и тяжелый удар опустился на спины двух ближайших гребцов. Тогда остальные поспешили схватиться за весла. На этот раз галера понеслась как стрела и быстро скрылась из вида…
Между тем, как феллахи принялись за свою однообразную работу, неизвестный, довольный произведенным впечатлением, снова спустился в каюту.
Судя по одежде и чертам лица, можно было сказать, что это финикиец, уроженец одного из больших городов приморской Сирии, Сидона или Тира.
Вот уже два столетия, как фараон Тут-Мазу Великий обратил почти все народности Азии в вассалов Египта.
Финикияне, смелые мореплаватели, снабжали страну, начиная с Мемфиса до Фив, рабами и всеми редкими произведениями далеких стран; их энергичные лица очень близко знакомы обитателям берегов Нила.
В то время как владелец каюты принялся за проверку счетов, написанных клинообразно на таблетках, не мешает рассмотреть его наружность попристальнее.
Под влиянием ветра его лицо и руки покрылись сильным загаром. Черная борода, очень густая и блестящая, обстриженная клином, подчеркивала выдающуюся челюсть. Толстые ярко-красные губы и острый нос придавали его задорному лицу скорее вид купца, чем пирата. Богатая одежда не обличала вкуса. Красное платье, отделанное золотой бахромой и покрытое массой голубых звездочек, ложилось на плечи в виде пелерины по тогдашней сирийской моде. Сейчас можно было сказать, что оно куплено в одной из лавок Сидона. Горячий фиолетовый оттенок пурпура указывал на нежность морских раковин, из которых его добывали.
Шею его украшало ожерелье из амбры, зеленоватого прозрачного вещества, добытого из туманных и холодных морей далекого недоступного Запада.
Он взял из стоявшей на столе чаши кусочек глины, сделал из нее влажный шарик и приложил к таблетке. На эту печать из нежной земли он наложил другую, из прозрачного кристалла, на которой можно было различить его собственную фигуру, поклоняющуюся Мелькарту, богу-геркулесу города Тира.
Наконец его работа была кончена.
– Ио, Ио! – крикнул он громким голосом, обращаясь к кому-то, кто, вероятно, находился за толстой занавеской, висевшей на заднем плане комнаты. – Ио, мы приближаемся. Мы прибудем в Фивы раньше шестого часа. О прелестная чужестранка, взойди на мостик, чтобы приветствовать стовратные Фивы – самый большой город мира!..
Ни один человек из его экипажа не понял его слов. Он говорил на чуждом наречии далеких ахейских островов, о которых робкие египетские мореплаватели не имели ни малейшего понятия. Только одни смелые финикияне отваживались проникать далеко за остров Кипр.
