Глава I
Если последним сентябрьским днем 2012г. вам случилось плыть по верхнему бьефу Грачевского пруда от плотины метров четыреста, то на изломе фарватера меж густых зарослей камыша и рогоза вы наверняка заметили охотника с ружьем, барски развалившегося в надувной лодке.
Вокруг нежным блюзом шуршал камыш, под водой резво шныряли забияки – окуни в полосатых робах, вороны после завтрака совершали воздушную прогулку, степенно болтая на лету с соседками по эшелону на ту же тему, что и 100, и 200, и 300 лет назад: «ка-р-р!» – «к-а-ар!..»
Из-за толстой спины плотины слышалось гулкое мычание коров, запоздало кукарекали петухи, лениво блеяли козы.
Пахло тиной, полынью и древесным дымом…
Федор давно привык охотиться в этом степном оазисе среди бескрайних плантаций моркови, лука и перца.
Приезжал затемно, и, накачав лодку, спешил снова насладиться так полюбившимся ему с детства зрелищем… когда в предрассветной тишине, изредка нарушаемой всплеском играющей рыбы, усталая ночь старательно полирует черным бархатом водную гладь; сквозь сказочные кусты рогоза расплавленным серебром пролегает лунная дорожка, и легкое покрывало тумана начинает нежно заволакивать отраженные в воде звезды; где-то в зарослях жалобно цокает сонная лысуха, в ответ сердито крякает дикая утка; то тут, то там пернатые обитатели водоема с шумом и треском вываливаются на чистую воду, и, радостно хлопая затекшими крыльями, совершают короткие заплывы – пробежки; прямо над головой, будто призраки, неслышно проносятся утки – стайками и поодиночке; по курящемуся испариной зеркалу воды невозмутимые ондатры начинают волочить гигантские усы расходящегося следа; затем, путаясь в золотистых нитях солнечных лучей, пролетает полная достоинства неуклюжая цапля, – и все вокруг начинает блистать, сверкать, искриться, наполняться щебетаньем, чириканием и кваканьем – «Here Comes the Sun!..»
Федор был уже не молод – в том возрасте, когда чувства сродни созерцанию водопадов Игуасу вызовет скорее не разворот с Наоми Кэмбэлл, а падение с небес подстреленной утки. Стал замечать, что слабеет зрением (+ 1,5 на каждый глаз; но правый – чуть хуже), быстрее устает, а в левой пятке после долгого сидения беспокоит сильная ноющая боль (похоже, пяточный шип); словом, ему уже стукнуло 54.
Однако, несмотря на все изъяны жизненных коллизий, Федору удалось сохранить гармонию душевных чувств. Если что-то и могло заставить его рассердиться, так это подмеченная им особенность: когда приносишь домой пакет с 1,5-литровыми пластиковыми бутылками минеральной воды, – как ни старайся поставить аккуратно, – хоть одна, но упадет.
Многие замечали, что подобно хлысту, который никогда не упустит шанса согрешить, Федор все время искал повода в чем-нибудь усомниться; ему льстила, – а, может, просто нравилась, – крылатая фраза, что сомнение – признак ума (впрочем, в истинности этого утверждения Федор тоже сомневался).
К примеру, он, как и все нормальные люди, никак не мог взять в толк: камыш вот тут перед ним – или же тростник?.. Располагая от природы пытливым рассудком, Федор хоть и сторонился топких мест фармазонства, но не упускал из виду ни одного сколько-нибудь значимого научного изыскания, – в том числе в области ботаники: ба!.. – оказывается, то, что мы привычно именуем камышом, на самом деле – тростник (Phrágmites austrális)!; но, с другой стороны, еще ни один специалист по пестикам и тычинкам вразумительно не растолковал: где первый, а где – второй.
Словом, Федор считал себя при дверях сенсационного открытия: когда «деревья гнулись», – «шумел» – то вовсе и не «камыш»!..
– Вот, так, однажды попав в рабство к собственной наивности, мы всю жизнь и путаем «экстаз» с «Экибастузом»!.. право, забавными иной раз бывают эти ученые! – Федор ненароком поднял глаза на застрявшую в небе Луну, и тяжелый дилижанс его мыслей свернул на колдобины лингвистики.
– Особенно, языковеды: «прилунился»… умора, да и только! – смешнее не придумаешь!.. Но, упав однажды в благодатную почву конъюктурности времен ракетного бума, расцвела эта ахинея неистребимой амброзией по всем словарям и учебникам русского языка: лишь только напиши школьнику в сочинении про космонавтов, что на Луне они «приземлились» – враз схлопочешь «двойку»; и не потому, что наши хлопцы в скафандрах никогда не распрягали на ее пыльных тропинках своих железных коней, – а, потому, что писать надо, видите ли, «прилунились»…
Ну, а, если завтра отправим межпланетный корабль, скажем, на Сетебос? – усмехнулся Федор: «присетебосились»?.. на Белинду – «прибелиндились»?..
А что касается неразборчивого в космических связях Урана, так вокруг него, вообще, веками крутится одна гравитационная особа, имя которой греку, может быть, и ласкает слух, но по – русски звучит весьма неблагозвучно… да настолько, что даже разбитной поручик Ржевский, и тот посчитал бы за стыд произносить его в дамском обществе.
…Сквозь камыш (или «тростник» – будь он неладен!) было видно, как, не щадя уключин, на облезлых плоскодонках выгребала целая флотилия местных рыбаков, спешивших проверить сети, которыми они, как паук жертву, нещадно опутали многострадальный пруд вкривь и вкось, вдоль и поперек.
