Эта книга имеет свою небольшую историю. Когда зашла речь об издании переписки Маркса с Энгельсом, госпожа Лаура Лафарг обусловила свое согласие, поскольку оно было необходимо, тем, чтобы в редактировании переписки принял участие я, как ее доверенное лицо; в формальной доверенности, выданной на мое имя в Дравейле 10 ноября 1910 г., она поручила мне сделать все примечания, разъяснения и сокращения, какие я сочту необходимыми.
Фактически мне, однако, не пришлось использовать этих полномочий. Между издателями, или, вернее, издателем, Бернштейном – так как Бебель дал только свое имя, – и мною не возникало сколько-нибудь существенных разногласий; тормозить же его работу без особой надобности я, разумеется, не имел ни повода, ни права, ни охоты – да это и не соответствовало бы духу поручения, возложенного на меня моей доверительницей.
Но во время долгой работы над этой перепиской для меня более полно и выпукло обрисовался образ Карла Маркса, сложившийся в моем сознании на основе многолетнего изучения, и у меня невольно возникло желание дать этому образу биографическую рамку; я знал к тому же, что это чрезвычайно обрадует госпожу Лафарг. Я приобрел ее доверие и дружбу, и среди последователей своего отца она считала меня не то чтобы самым умным или ученым, но тем, кто всех глубже понял его как человека и всех вернее умел изображать его с этой стороны. Не раз, и письменно, и устно, она уверяла меня, что многие полузабытые воспоминания о жизни в родительском доме оживали в ней только благодаря описаниям этой жизни в моей истории партии, и особенно в моем издании посмертных работ Маркса, и многие имена, часто слышанные ею от родителей, лишь благодаря мне облекались плотью и кровью.
К сожалению, эта благородная женщина умерла гораздо раньше, чем удалось издать переписку ее отца с Энгельсом. За несколько часов до того, как наложить на себя руки, она послала мне дружеский привет. Она унаследовала великий дух своего отца, и я вечно буду ей благодарен за то, что она доверила мне для издания многие сокровища из оставленного им литературного наследия, не сделав при этом ни малейшей попытки повлиять на свободу моих суждений. Так, я получил от нее письма Лассаля к Марксу, хотя из моей истории партии она знала, как часто и решительно я отстаивал правоту Лассаля в споре с ее отцом.
Ни тени благородства, присущего этой женщине, не обнаружили два сионских стража марксизма. Когда я приступил к осуществлению своего замысла – написать биографию Маркса, они пришли в добродетельное негодование, так как в «Нойе цайт» я позволил себе высказать несколько замечаний об отношении к Марксу Лассаля и Бакунина, не считаясь при этом с официальною легендой партии. К. Каутский обвинил меня во «вражде к Марксу» вообще и в «злоупотреблении доверием» по отношению к госпоже Лафарг в частности. А так как я все же упорствовал в своем намерении писать биографию Маркса, из драгоценного места на полосах «Нойе цайт» уделено было ни более ни менее как целых шестьдесят страниц памфлету, в котором Н. Рязанов пытался уличить меня в постыднейшем предательстве по отношению к Марксу; он осыпал меня при этом обвинениями, недобросовестность которых может сравниться разве только с их бессмысленностью. Я оставил последнее слово за этими господами под влиянием чувства, которое, из вежливости, не назову надлежащим именем; но долг перед самим собой обязывает меня заявить, что я не сделал ни малейшей уступки их партийному терроризму. Я обрисовал в моей книге отношения Лассаля и Бакунина к Марксу согласно требованиям исторической правды и совершенно не считаясь с партийной легендой. При этом я, конечно, опять воздержался от всякой полемики, но в примечаниях несколько вышутил главные обвинения Каутского и Рязанова в назидание и на пользу более молодым работникам в этой области, ибо следует как можно раньше привить им полное равнодушие к нападкам попов марксистского прихода.
Если бы Маркс был в действительности тем скучным примерным мальчиком, каким восторженно изображают его попы марксистского прихода, я не увлекся бы мыслью написать его биографию. Мое восхищение, как и моя критика – а для хорошей биографии необходимо в равной мере и то и другое – относятся к великому человеку, который всего чаще и охотнее говорил о себе, что ничто человеческое ему не чуждо. Воссоздать образ Маркса во всем его мощном суровом величии – вот задача, которую я ставил себе.
Цель сама собой определяла и путь к ее достижению. История – всегда одновременно и искусство и наука, и это в особенности применимо к жизнеописаниям. Не помню, какой ученый сухарь додумался до поразительной мысли, что в области исторической науки эстетические взгляды неуместны. Но я должен, быть может, и к стыду моему, откровенно сознаться, что даже буржуазию не так глубоко ненавижу, как тех строгих мыслителей, которые, норовя кольнуть старика Вольтера, заявляют, что скучная манера писать – единственно допустимая. Сам Маркс был в этом смысле тоже на дурном счету: вместе с древними греками он причислял Клио к девяти музам. На деле муз презирает лишь тот, кем они сами пренебрегли.
