Сын молча стоял за стеклянной дверью, уперевшись ладошками в прозрачную преграду. Наклонив голову, он с удивлением смотрел на отца. Кирилл пятился, рискуя упасть, старательно улыбался и махал рукой. Наконец заставил себя повернуться и, ускоряя шаг, зашагал к парковке. Возле поворота не выдержал и обернулся – маленькая фигурка за стеклом и два розовых пятнышка детских ладошек… Издалека он не видел Сережиных глаз, но понимал, что он все так же удивленно смотрит ему вслед. Удушливый спазм сдавил бронхи. Пришлось остановиться и, стащив со спины рюкзак, дрожащими руками искать в бесчисленных карманах ингалятор. За всю неделю, что он провел в Эрликоне с ребенком, астма не напоминала о себе, хотя здешняя весна уже наступила – самое время для приступа. Кирилл прислонился к железной трубе дорожного знака и, давясь кашлем, вдохнул спасительное облако аэрозоля.
Перед самым Галиным уходом в декрет интернет-гигант, в котором она трудилась, закрыл свой офис в России и предложил лучшим сотрудникам перебраться в Швейцарию. Кирилл помог с переездом и обустройством, но потом ему мягко и решительно дали понять, что места в биоценозе счастливой семьи, состоящей из мамы, сына, бабушки и дедушки на еще одного члена не остается. Он и сам не представлял себе сосуществования с Галиными родителями – долгие годы холостяцкой жизни отучили его делать «поправку на ветер», и на замечания этих, в общем-то, чужих ему людей реагировал нервно и резко. Безработный мужик «на хозяйстве», на фоне успешной жены, ставшей главой семьи, он выглядел бледно, и после того, как ему несколько раз напомнили о его скромном месте в «пищевой цепочке», Кирилл понял, что пора возвращаться домой. Он был даже благодарен Галине за тот холодный барьер, который она возвела между ними – проще было расставаться без оглядки на «ту» Галю. Ее разочарование в их союзе наступило не вчера, но первое время ему казалось, что та Галя, которой он шесть лет назад с удовольствием позволил ворваться в свой размеренный холостяцкий быт, уехала и скоро вернется. На свет появился Сережа, но «та» Галя так и не вернулась…
Не так все просто оказалось с сыном – до момента отъезда он даже не представлял себе, как привязался к этому человечку, которому последний год была посвящена вся жизнь их неудавшейся семьи. На него уже давно никто не смотрел с таким искренним доверием и ничьи слезы не вызывали такой неизбывной и нежной жалости. Каждые несколько месяцев, когда ему начинало казаться, что сын перестает его узнавать на экране планшета во время их «гляделок» по Скайпу, Кирилл договаривался с работодателем, садился за руль и накатанным путем отправлялся в далекий Эрликон. Приезжал он обычно ночью, когда Сережа уже спал. Галина не позволяла зайти в спальню, чтобы посмотреть на спящего ребенка: «Проснется и испугается – незнакомый мужик в комнате». Но сознание того, что тут совсем рядом, за стеной, спит, по-детски на четвереньках, самое дорогое на свете существо, вселяло в него необъяснимое умиротворение и нежность. Кирилл никогда не считал себя сентиментальным и теперь стеснялся своего чувства, изо всех сил стараясь не допускать внешних проявлений своей слабости. Тайные слова шептал только сыну на ухо во время прогулок или когда ему доверяли искупать его перед сном.
Семью он завел поздно – почти в пятьдесят. Для него самого этот шаг был большой неожиданностью. Кириллу нравилась его холостяцкая жизнь. Тщательно поддерживаемый порядок в доме, обставленном только по собственному вкусу, свободный выбор времени и места проведения отпуска, мимолетные романы «без обязательств» – все это позволяло ему снисходительно улыбаться, когда жены друзей начинали его убеждать в том, что «женатые мужчины живут дольше и меньше болеют». Встреча с Галей что-то поменяла в его мироощущении. Ему почему-то до ужаса захотелось видеть каждый день ее и все, что с ней связано – пальто на стуле, косметику в ванной, разбросанные тапочки в прихожей, раскрытый вниз текстом томик стихов на столе. До этого его всегда раздражало такое обращение с книгами (есть же закладки!), но теперь казалось милым. Эта расслабляющая симпатия была непривычной и даже тревожила. «Я никогда не делал ничего, чего бы мне не хотелось или не нравилось, – убеждал себя Кирилл, – следовательно, это мне действительно нужно». Убеждал недолго – меньше, чем через год они поженились. И, когда пришлось расставаться, даже потеря Гали была не столь болезненной, как разрушение этого ставшего привычным безалаберного и такого уютного уклада. Он быстро привык быть частью целого, и независимость, неожиданно свалившаяся на него, оказалась пугающей и ненужной. Часами сидел, не зажигая света, в своей, ставшей пустой и огромной, квартире. Можно было пойти в клуб или порыться в записной книжке, пригласить кого-нибудь из бывших пассий, но даже желания включить телевизор не возникало. Зато информация о его новом неприкаянном статусе быстро распространилась среди друзей и знакомых. Начались приглашения в гости «со значением», а то и просто звонки таких же неприкаянных дам с прямыми вопросами, но к новым отношениям он был еще не готов и после недолгих колебаний оставался дома. Заставлял себя читать, но мозг отказывался следить за сюжетом, и, потратив полчаса на пару страниц, выключал ридер. Раньше музыка помогала ему расслабиться, но теперь стало сложно подобрать что-нибудь по душе. «Все дело в одиночестве», – решил он и заставил себя купить билет в Филармонию. Играл Кисин, и поэтому еще до начала концерта все счастливые обладатели заветных билетов смотрели друг на друга с одобрением и чуть ли не перемигивались, как заговорщики. «Большую сонату для Хаммерклавира» он честно отсидел. Но даже Бетховен не смог сделать непрерывный поток мыслей в его голове менее болезненным. Он впервые заметил, как почти физически давит яркий свет в зале, как раздражает наклонный пол под неудобными креслами, а большое количество сосредоточенных незнакомых людей вокруг просто вызывало панику. На прелюдиях Рахманинова Кирилл понял, что может потерять сознание. Билет был дорогой – в пятый ряд, поэтому он долго не решался встать и уйти. В конце концов, прижав ладонь ко рту, он изобразил приступ беззвучного кашля и, согнувшись, двинулся к выходу, готовый сгореть от стыда. Выскочил на улицу, и тут его накрыл уже настоящий приступ астмы. Больше социальных экспериментов он не ставил…
