Едет как-то Митрошка на своем верном коне по́ полю большому, песком покрытому, и такому пустынному, что акромя палящего солнца да песка ничего и нету, оттого, наверное, поле это пустыней и зовется. Конца и краю той пустыни не видно. Долго едет по ней, от жары давно уж пить хочет, и конь от жажды и усталости еле копытами двигает. Вдруг смотрит Митрошка – вдалеке на горизонте блеснуло что-то.
– Неужто вода!, – обрадовался богатырь, – Коли не озерцо́, то лужица хотя бы.
Припустил Митрошка коня своего старого, который поехал-помчал так быстро,… как мог. Доехали до места. Видит богатырь, что это не озерцо и не лужица, а кувшин, наполовину в песок зарытый. Поднял Митрошка кувшин, по тяжести не пустой он казался, оглядел его. Старый был кувшин, медный, резной пробкой серебристого металла плотно закупоренный, через грязь песчаную витиеватые узоры чеканные проглядывают, на заморские письмена похожие. Еле отковырял Митрошка пробку ту, опрокинул горлышком в рот, да сразу отплевываться стал, вместо воды пыли вековой в рот насыпал. Сколько потом Митрошка не тряс сосуд, в ответ только шорох песчинок слышал. Решил Митрошка узоры рассмотреть, стал кувшин оттирать от грязи, и… тут из тонкого горлышка дым пошёл тёмный, который формами своими превращался то в змея невиданного, то во льва огромного, то в грифона и, наконец, приобрёл форму человеческую, с головой в облаках и ногами на земле. Дым становился плотнее и плотнее, пока рядом с богатырём не оказался страшного вида великан: голова как купол, рога как два серпа, руки как вилы, ноги как столбы, рот словно пещера, зубы точно скалы, глаза как угли, кожа цвета глины бурой, и был он на вид мрачный, мерзкий и ужасный.
– Кто ты, о мой освободитель? – протрубил он.
– Митрошка, – сравнив размер свой с великаном продолжил, – богатырь немножко.
– О, как же долго я в заточении был, со счёта сбился, тыщами года считая.
– Кто же засунул тебя такого бо-о-ольшого в кувшин такой малый? – спрашивает Митрошка.
– Много лет я в услужении был у всемогущего Сулеймана ибн Дауда, – отвечает великан, затем с опаской огляделся вокруг, как-будто испугался произнесенного имени заточителя своего, никого не увидав успокоился, стал ростом с митрошкиного коня и продолжил – Волшебника и колдуна, что поискать еще, и да напишут благодарные потомки его имя иглами в уголках глаз своих, и восхвалят деяния великие его… Э-э… Хотя по поводу иголок я, пожалуй, погорячился.
– Так за что же тебя в кувшин определили?, – перебивает его Митрошка.
– О торопливый, мы, джинны, в сравнении с вами, живём, сказать бы, вечно, поэтому событья кульминаций вашей жизни нам кажутся заметными едва ли… О чём это я?…
Джинн задумался, вспоминая, затем продолжил с грустью:
– Ну да. Не ускользнуло от пристального внимания властелина моего, что своды его гарема оглашает преизбыточное количество детских голосов. Так я и был в темницу из металла запечатан.
Митрошка слушает великана с ртом открытым, может от любопытства, а может от жажды. Джинн рассказывает дальше:
– Пока сидел в заточении, много дум надумал. Первую тысячу лет хотел того, кто освободит меня – озолотить. Освободитель все не шёл. Вторую тысячу – власть, богатства дать. И снова не дождался я свободы. На третью тысячу – желание любое исполнить! А как за четвёртую перевалило – так зол был, что хотел любого, коснувшегося моей темницы, уничтожить, предложив смерть выбрать самому, и хитрости бы никакие не прошли…
Джинн остановился, улыбнулся. Глядит Митрошка: рот великана улыбается, глаза напротив, злобой полыхают. Великан снова с опаской огляделся и продолжил свой рассказ:
– Сейчас же у меня благое настроение, о мой освободитель, поэтому проси всё что захочешь, всё исполню, ведь я могущий джинн-ифрит, Фаль-а-бус имя мне.
Митрошка, чтоб не показать испуга, отвечает:
– Спасибо, ничего не надо. И так промаялся в темнице слишком долго ты, иди на волю с миром…
– О великий искатель сосудов, неужели нет у тебя никакого желания?! – джинн изумился.
– Хотя, … – сглотнул Митрошка пересохшим горлом, – Не помешало бы глотка воды мне и моему коню, – ведь жажда мучает обоих, а до ближайшего селения добраться предстоит еще, ведь неизвестно, сколько ехать, – сказал Митрошка и добавил, – Добро тебе да будет.
– Ответ достойный пахлевана. – Джинн захохотал, так сильно, словно с большой горы катились валуны. Вдоволь насмеявшись великан продолжил. – На пятую тысячу лет решил освободителя желание исполнить, но перевернув с ног на голову его.
Митрошка снова рот открыл, сказать в ответ хотел иль в удивлении, и тут понять нам сложно. Джин продолжал:
– Однако ты, о бескорыстнейший, пришёлся мне по се́рдцу своим ответом, поэтому я с этой просьбой помогу тебе.
Перед Митрошкой появился Оазис целый, с озером, краями по́лными ледяной водой. Вкруг озера цветы растут, до сей поры прекрасней их никто еще не видел, древа зелёные стоят, теперь известно нам, что те деревья пальмами зовут, и птички райские порхают средь этой красоты. Вскочил Митрошка на коня, кувшин подбросил джинну, и поскакал к воде, да так, что по пути все пальмы поломал, да потоптал цветы – уж сильно пить хотел. У озера Митрошка напоил коня, а после сам напился и умылся.
