Пролог.
Давно это было…, и даже, очень давно, году так в…, не, не скажу. Скрывать мне нечего, но кому доводилось жить в наших местах, очень меня поймет. Дни у нас похожи, что листья на березе, да и год от года не отличить…
Конечно, полагалось бы начать эту историю как положено…, ну там, жили-были, да вот только язык не поворачивается. И если быть мы еще кое-как были, то уж жизнью все это называть совершенно невозможно. А коли правду-матку, да прямо в глаза, так и вовсе, подыхали мы все деревней. Бывают такие времена, когда наваливается все и сразу, в одночасье. И вот, сколько уже годков с той поры прошло, а по сей день расхлебываем. И когда еще расхлебаем, неизвестно…
Однако правили тогда нами царь да барин. Царь, правда, не тот, что на медных монетах профилем выбит, другой…, то ли сын его, то ли внук, отсюда, кстати, то есть, из нашей деревенской избенки не разобрать, все они, цари то есть, сквозь наше слюдяное оконце исключительно на одно лицо.
Так что не лихие мы какие-нибудь или беглые, а как положено, при царе да при барине, о чем и Именной Указ где-то имелся, что, мол, с землями и тем, что на этих землях есть. Включаяпожитки, избенку да членов семьи отписать в пользование и присмотр…, а барин наш жил рядом, ну то есть туда, к лесу поближе. Мало того, барин был у нас не просто так, а с супругой, дочкой-малолеткой и еще братцем младшим. Барина нашего звали на иностранный манер, Жаном Богдановичем, супругу его, просто Ольгой кликали, Матвеевной, а имени братца…, так и не упомнить. Был он моложе лет на десять нашего барина, в юные годы оказался в ихнем Париже, и там с ним какая-то беда приключилась. Говорили разное, то ли он под лошадь попал, то ли баррикадой его какой-то придавило, то ли с революцией снюхался, от чего и заболел. Слова чужие, я в них не разбираюсь, то есть, что такое лошадь нам известно, а вот кто такая баррикада или там шельма-леворюция…, это уж сами понимаете, извините. Впрочем, болезнь-то мы его видели и даже слышали – говорилон чудным языком чудным, штаны носил срамные и в них же рубаху белую, кипельную заправлял. Однако, тута он не зажился…, убег. Жаловался, что не хватает ему какой-то особенной свободы, видать за ней и махнул, только его и видели.
Чего такое особенное имел ввидуэтот брат, вот вам крест, мне неведомо, но одно сказать следует, что болезни его касательно – бабами нашими он гнушался, так, заглянет иной раз в баню, посмотрит, как наши дуры друг друга вениками хлещут да ржут, поморщиться, белый платочек к морде вскинет и бегом оттуда. Это к тому, что от болезни его заморской нам никакого вреда и не было, хотя дворня поговаривала, что благородное общество и свободу он таки обнаружил в спальне Ольги Матвеевны, но это дело совсем уж барское, и мы туда вовсе никогда и не совались…
Так вот…, убег он значит, да и сгинул безвозвратно, поговаривали, что вернулся в Париж. Впрочем, нам до него дела никакого не было, мы бы даже и вовсе этого не заметили, если бы не барыня. Первоевремя она сильно печальна была, даже в теле спала, собственноручно придушила свою любимую левретку и выбила левый клык у конюха Силантия, когда тот, по заведенному обычаю, подсаживая барыню на лошадь, ухватил ее под юбкой за нежные места.
Но печаль вскорости прошла, Силантий был снова допущен к барским местам на забаву, барыня выписала другую любимицу, а наша жизнь, то есть, крестьянская, тем временем, катилась прямо к оврагу-откосу, хотя, тогда об этом никто еще ничего не знал, да и не догадывался даже…
Однако, как говориться, всякая напасть начало свое имеет. У кого прежде чирей на заднице вскочит, кто палец зашибет, а кто…, тута все по-разному, но примета говорит, что любая напасть начинается с вредительства собственных членов. А что касаемо сказок-побасенок, но тут все равно, с чего начинать, хоть с радости, хоть с беды, потому, как известно, язык он без костей, и мазолю на нем, как не мели, не натрешь…
Глава 1.
…с напасти…, точнее сказать, с необыкновенной напасти. Будь это обыкновенный мор, или, там, неурожай, который еще и градом побило…, ну или пожар, наконец, так это обычное дело. К таким бедам крестьянин привычен. Он где лишний раз обережется, где помолиться, а где и поплачет, а там глядишь, и пережил. А уж если совсем туго, так это к барину, Жан Богданович свиреп бывал, но легко отходчив, и если к нему с правильной стороны подойти, вступался за брата нашего, крестьянина…
Так что случись беда обычная, мы бы особенно и не горевали. А тут…, хотя, началось все конечно, с приезда молодой барыни, Клепатры…, прости нас Господи. Клавдии, конечно. Хотя, тут, конечно, у барынь свои резоны, но из-под родного крова она уезжала именно Клавдией. Тощая, бледная, сисек нет, задница в кулак, одно слово, барское, капризное дитя. А вернулась…, ох, а вот вернулась она уже Клепатрой. То ли так ей пошли на пользу воды заграничные, а может воздух там какой другой…, то нам не ведомо. Главное, вернулась, правда, уже полной сиротой.
Папаша ее, то есть, барин наш Жан Богданович, к тому времени уже как год покоился на барском кладбище. Обычное дело в наших местах, опившись шампанского, в одном исподнем, гонял девок по улице, а дело было зимой, ну и промерз до самых костей…, еле сумели его от лошади отодрать и в баню снести, а уж он, так и не придя в сознание, холодным и помер.
