Девицу звали Приглядой. Потому что имени её ваны не знали, а звать как-то надо было. Вот и звали промеж собой так, всё приглядывались к нежданной гостье.
Имя кузнеца было Ингольв, но известно об этом было немногим. А многие звали его Изволь. Мастер Изволь был отменный, но характером боги его наделили независимым и отчасти нелюдимым, что, в общем-то, для кузнеца и не диво. Тяжёлая работа сделала его широким в плечах и в поясе, а вот вырасти как следует не дала. Что опять-таки для кузнеца обычно. И жил он опричь прочих, как кузнецу и положено.
Дом с кузницей одним двором стоял у дороги на взгорке, там река поворачивала и потом сильно опускалась, огибая петлёй долину, где на холме стояла крепость. Всякие проезжие гости могли беспрепятственно перековать коней и кое-что починить и наладить прямо тут же, не съезжая с дороги и не заворачивая в крепость. Это на руку было всем: и окрестным жителям, чувствовавшим себя надёжно, как за заставой, и проезжим, сокращавшим свои пути, и кузнецу, конечно. Крепость сама была заставой, передним рубежом на пути от реки вглубь страны, а кузнец был вроде как заставой перед самой крепостью. Звалась крепость Шеломищем.
Помимо плугов и подков Изволь ковал и оружие, клинки и наконечники для стрел, и лёгкие боевые топоры, а кроме того плавил медь и серебро, справлял окрестным красавицам кольца и обручья, а молодцам витые гривны. Случалось золото – брался и за него.
Бывало, к Изволю наезжали издалека с диковинной работой, отказывался он редко. Всё-то получалось у кузнеца, и поговаривали, что он знается с какими-то силами, которые ему помогают, да ведь кузнецу без того сложно.
Как случалось время, Изволь частенько стоял на дворе, опираясь на верхнюю жердь забора, ему нравилось смотреть вдаль на реку, вольно петляющую по долине, на поля, на огорожённую крепость, на лес, на холмистую окраину долины, где совсем недалеко стоял заброшенный яблоневый сад.
Вот и лодку он с холма увидел первым. Только прошёл ледоход, и по высокой весенней воде гостей с реки ещё не было. Рано было ещё ходить по реке, потому что едва прошёл лёд, и только-только стаял на холмах снег, и ваны сами лишь готовились выставить лодьи из зимних домов.
Лодка шла против течения без паруса и в ней был один человек. Одет он был в зелёное, а голова под солнышком далеко светила рыжим. Пока Изволь закрыл кузницу и спустился к крепости, поправляя на шее витую серебряную гривну, там уж и сами заметили гостя. Сбежались на берег, потому что по реке, бывало, и вовсе не добрые гости являлись.
Ваны хорошо помнили, что не так давно князь Мирко Острозуб отвадил поморников, повадившихся на хищных поворотливых кораблях набегать на их плодные земли. И не зная, надолго ли той острастки достанет, каждый ван по сю пору держал в сундуке и кольчугу, и меч или топор, или тугой боевой лук с отличными от охотничьих стрелами в туле, или сулицы, а то и всё вместе, и добрый хозяин не забывал в срок утешать оружие за долгое бездействие. Многие из тех мечей и сулиц были кованы и самим Изволем, на многие пояса он ставил воинам пряжки и бляхи.
Когда лодка подошла ближе, люди зашумели сильнее. Странной была та лодка, похожей на узкие корабли поморников, с выгнутой лебединой грудью и высокими штевнями. Вот только злых звериных морд на штевнях не было, да и мачты, похоже, на лодке не держали. На скамеечке сидела девушка и гребла коротким веслом то с одной стороны, то с другой, и челнок послушно шёл по прямой, не петляя.
Лодочка ткнулась в песок, аккурат Изволь подошёл к берегу. Толпа расступилась, пропуская. Впереди уже стоял Догада, крепостной воевода, поправляя чермный плащ, и по нему было заметно, что угляди он раньше девку в лодке, не то что плаща не надел бы, а и за забрало бы не ступил. Ещё пришлых по воде девок воеводе встречать.
Девица отложила весло и поднялась в лодке, подобрала подол длинного зелёного платья и переступила через борт, вышла на песок. Одёрнула юбку, расправилась, прямо посмотрела на ванов. И помалкивая постояла, дожидаясь покуда все разглядят.
Пока ваны галдели да гадали, кто такова да откуда, да к добру ли или к худу, Изволь рассматривал девицу. Была она совсем ина, нежели ванские славницы.
Вроде ничем особенно и не отличалась, а сразу заметно было, что другой крови. Вроде и светлокожа, как сами ваны, а по-другому. Ванские девки румяны и крепки телом, а эта бела и тонка, словно весенний первоцвет. И глаза светлые, как у самих ванов, а что-то иначе, и непривычно смотреть. Ваны всё больше русы да белёсы, рыжих, как зимние лисицы, среди них не водится.
Девке положено одну косу носить, а у этой волосы заплетены в две косы, как замужней пристало, но не покрыты ни платком, ни иным убором. Да и косы вовсе не цветными лентами заплетены, а перевязаны кожаными ремешками. Бусы, правда, на ремешках есть, но самоцветных каменьев, заморские. Ваны волосы подбирают ткаными тесёмками и очелья браные носят, а у этой девушки повязка из мягкой замши. Изволь красавицам кованые кольца к оголовьям готовит, а у неё на висках два мохнатых меховых пушка, а круг каждого обрамление кружевное из самоцветных бус плетёное.
