1. Тот злополучный вечер.
Восемь лет назад он предпочел мне, влюбленной в него по уши серой мышке, пьяную тусовщицу. И когда я умоляла дать мне шанс, всучил деньги на аборт и вышвырнул из своей роскошной жизни, будто я была подзаборной девкой без чувств.
Не станет же он хранить в памяти случайное увлечение, которому растоптал сердце? Вряд ли помнит, как я его обожала. Как ждала, как была готова отдать ему всю любовь мира и всю себя.
Как готова была простить все..
Почти все. Такое ведь не прощают…
______________________________________
– А за десятку? – трясет двумя красными бумажками перед лицом Веры пожилой армянин. Подруга чуть не плачет от унижения, когда он отсчитывает еще две бумажки и кладет ей руку на бедро, проходится пальцами под поясом, заправляя белый передник. – Двадцатку? Ну не упрямься, лапочка. Покажи.
Я испуганно собираю пустые стаканы со стола. Все здесь воняет дорогим пойлом. Стол, ковер, люди. Мы с Веркой тоже пропахли смрадом алкоголя и кальяна, хоть не пьем и не курим.
Она умоляла меня согласиться помочь, раз ее сестра не может, говорила, ее уволят, если замену не приведет. Неужели каждый вечер они, простые наемные официантки на этой богатой яхте, терпят подобное?!
– Еще виски? – дрожащим голосом спрашивает Верка, не сбрасывая наглые руки.
Я морщусь, протирая столик. Ловлю на себе взгляд высокого брюнета, угрюмо развалившегося в кресле у окна. Тень почти скрывает его лицо, но в нем есть что-то знакомое. Вот только у меня никогда не было знакомых такого уровня. Это другой мир.
Он усмехается, будто я добыча. Блестят ровные белые зубы. Мурашки бегут по спине. Отвожу взгляд, пытаюсь не думать о хищнике, изучающем жертву перед тем, как перегрызть ей горло. Ну кому я нужна?
.
Помогай Верке после такой подставы!
Мы одеты как горничные. Какая пошлость. Меня тошнит то ли от качки, то ли от запаха, то ли от всей этой ситуации. Но я держусь тихо – Верка просила меня молчать и не лезть на рожон. Мол, хорошие чаевые дадут, а ей ещё за учебу платить. А мне за операцию сына – мне тоже нужны деньги.
Двадцать тысяч за вечер – и ещё чаевые, которыми пьяные бросаются во все стороны. Считают себя королями мира.
Молчать надо в тряпочку.
– Надоела, коза! – хохочет армянин, отпуская Верку. Она невозмутимо оправляет юбку, убирает в карман чуть порванные пятитысячные бумажки. Я смотрю на нее с недоумением: как ей не противно? Она незаметно пожимает плечами. – Ты! Тебя как зовут?
– Амалия, – тускло вру я, делая вид, что очень занята. От мысли, что я обратила на себя внимание, мне дурно. – Я принесу лёд.
Убегаю, коря себя за то, что оставляю Верку одну. Что-то не даёт мне покоя. Что-то во взгляде того, другого, молчаливого мужчины.
Словно он меня оценивал. Или вспоминал. Его темные глаза… Что-то не так. Я давно не ощущала себя так – дичью.
Почти никогда, собственно. Только с одним человеком, которого здесь быть не может. Человеком, разбившим меня своим предательством в пыль. Я не хочу вспоминать его имя, не хочу вспоминать низкий голос, не хочу вспоминать блеск глаз. Нет, не сегодня, не в этот унизительный вечер.
.
Останавливаюсь на палубе. Ветер бьёт по лицу. Даю себе пару минут и наслаждаюсь питерским морским воздухом, тем, как он треплет мое платье, как выхватывает волосы из косы. Холодно для начала сентября, но ничего. Мне нужно остудиться.
– Амалия, Амалия, прекрасна, как азалия! – пьяно поет словно из ниоткуда взявшийся армянин, по-хозяйски хватая меня за ягодицу.
Я вскрикиваю и ударяю его металлическим подносом по пальцам, отскакиваю вбок, спотыкаясь, лечу на пол… Кажется, падаю ещё до того, как слышу звон разбитых фужеров. Ногу больно подвернула, рассадила колено. По белому чулку расползается кровавое пятно. Спешно прикрываю его подолом с рюшечками.
Армянин смеётся и матерится. Вот он замахивается на меня стаканом, я сворачиваюсь… И ничего не происходит.
Открываю глаза. Надо мной на фоне ночного неба нависают фигуры – пухлая армянина и ещё одна, высокая и широкоплечая. Я понимаю, кто это, ещё до того, как успеваю разглядеть лицо.
Он стоит спиной к свету рубки, так что выглядит черным провалом. И держит сильной рукой волосатую лапу армянина. Больно держит, наверно, раз тот, охнув, отпускает стакан.
– Сдурел? – шепчет армянин. – Больно же!
– Ты слишком много выпил, Бакур.
Низкий, грудной голос. Предупреждающий, вибрирующий, пугающий.
Тот самый!
Нет, не может этого быть! Не может! Разве судьба так жестока?!
И тут же понимаю: да, именно так. Ни в каком он не в Лондоне.
–Манкиров, – шепчу себе под нос.
Сердце мигом уходит в пятки. Холодеют руки. Я медленно поднимаюсь, отряхиваюсь.
И когда мы проплываем под мостом, и палубу озаряет подсветка, я вижу, наконец, его красивое хищное лицо.
Дмитрий. Манкиров. Тот, что предпочел мне, влюбленной в него по уши серой мышке, пьяную тусовщицу, зато дочку родителей почти настолько же богатых, как его семья. Тот самый, который когда я, унижаясь, умоляла его дать мне шанс, всучил мне деньги на аборт и вышвырнул меня из своей богато обставленной спальни и жизни, будто я была подзаборной девкой без чувств.
Как же так… Может, не узнал? Я с тех пор отпустила волосы, смыла краску с волос… Набрала немного. Не станет же он хранить в памяти случайное увлечение, которому растоптал сердце? Вряд ли помнит, как я его обожала… Как ждала его, как была готова отдать ему всю любовь мира и всю себя.
