КОЛОДЕЦ
Мне нравилось плавать на поверхности, в тишине, в изоляции от гула людей. Я лежал на черной поверхности воды. Я плавал, слегка шевеля руками и ногами. Изредка облака пузырей, поднимающиеся со дна, взрывались клокочущими холмами и пропадали, сразу же становилось тихо. Иногда кто-нибудь из людей снизу толкал меня в спину или случайно хватал за ноги. Я привык к этому и не волновался. В таких случаях, даже когда я погружался с головой под воду, я старался сохранить равновесие и спокойствие – и это неизменно возвращало меня на поверхность. Я просто лежал, раскинув руки и ноги, и глядел наверх. Там, неизмеримо высоко, бесконечно высоко сиял ровный и ясный свет.
Я увидел его впервые случайно, но о тех временах я предпочитаю не вспоминать. Меня вытолкнуло на поверхность, я был обращен лицом ко дну, но внезапно меня развернуло, и в мои глаза ударил свет. Он оглушил меня, ослепил. Я инстинктивно закрыл глаза и опустился в спасительную глубину. Но эта пульсирующая боль, это жжение в глазах – их словно разъедало. Никогда прежде я не видел ничего подобного. Эта вспышка длилась мгновение, но я запомнил ее навсегда. В последующие дни я размышлял. Странно, я и не думал, что такой свет может существовать. То, что я всегда считал светом, оказалось лишь жалким подобием, лишь тенью того света, что царил над поверхностью. И вот что-то (скорее любопытство) заставило меня снова взглянуть на него. Я поднимался медленно, съедаемый условностями и приличиями. Никто меня не остановил. Никто не хватал меня за ноги и не тянул вниз.
Сначала я глядел на свет сквозь тонкую пленку воды, которая преломляла его и несколько смягчала. Я хотел, чтобы глаза привыкли. Через некоторое время я решился высунуть голову и поглядеть на него без искажения. Это было трудно, но к тому моменту свет настолько меня заинтересовал, что я уже не мог отступить.
Мои глаза привыкли. Это было вполне естественно, и я это понимал. С тех пор я все большую часть своего времени проводил на поверхности, любуясь светом, медленно перебирая руками, чтобы не уйти на дно. Я плавал на поверхности, как поплавок, постепенно учась не обращать внимания на тех людей, что случайными прикосновениями погружали меня в глубину.
Я начал жить новой жизнью. Странное дело, но я отвык жить в глубине. Плавая на поверхности, я видел черноту глубины, ее непроницаемую мглу, которая становилась все гуще с каждым метром. Мне казалось весьма красивым сочетание света, проходящего сквозь воду и рассеивающегося в ней. Я наслаждался этой красотой.
Мои глаза настолько привыкли к свету, что, погружаясь каждый раз под воду, я становился слепцом. Все изменилось с точностью до наоборот. Подводная мгла стала непроницаемой для меня – я с трудом различал людей, плавающих в ней. Некоторые, кого я раньше знал, приобрели в моих глазах незнакомые очертания. Глубина наполнилась призраками. Мне стало неприятно, просто страшно находиться в ней. Удары и пинки, случайные столкновения удвоились, потому что я плохо видел и больше не мог принимать участие в грациозных подводных танцах и круженьях. Но потом я понял – мне это уже и не нужно.
Все произошло естественно, я отдал свое место в хороводе и поднялся на поверхность. Свет стал для меня единственным смыслом. В нем я черпал вдохновение. Мои фантазии и мечты вырастали из него. Я стал отшельником – распластавшись на поверхности, я глядел на свет и слабо махал руками. Я представлял себя некой белой птицей, поэтом, воспевающим красоту, неведомую другим.
Позже я убедился, что красота, которую я воспевал, была известна не только одному мне. Таких людей было достаточно много. С одним из них я встретился случайно, и наш разговор произвел на меня сильное впечатление. Это был старик, назвавший себя странным и длинным именем, которое я сейчас уже помню смутно. Он всплыл возле меня однажды и уже хотел погрузиться обратно, но заметил меня и остался. Мы плавали вместе, глядя вверх, на свет, и беседовали.
То, что для меня было священным, для старика не представляло никакой ценности. Напротив, он презирал это. С его слов я понял, что некоторую часть своей жизни он провел так же, как и я, – постоянно плавая на поверхности воды и глядя на свет, но затем что-то произошло, и он вернулся в глубину. Я настойчиво спрашивал старика, что же с ним случилось, но он только улыбался. Мне не приходило в голову ничего, что могло бы заставить человека, познавшего подобное, погрузиться обратно в толщу воды.
– Скажи мне, что заставило тебя сделать это? – просил я.
Старик смотрел на меня как-то странно. Его улыбка была полна иронии.
– Похоже, что история повторяется, – сказал он.
Мне пришлось уговаривать старика. Он был жесток и полон желчи. Но я хотел знать.
Он рассказал мне то, что сам узнал очень давно, от другого человека, который, в свою очередь, узнал это от другого, и так далее.
– Мы внутри колодца, все очень просто, – объяснил мне старик.
Я слушал его, мы медленно кружили друг напротив друга. Вода была холодна, под нами, в темной глубине, кружились люди. Они уходили вниз ярус за ярусом – сложные, переплетенные друг с другом конструкции. Когда-то я был в их рядах. Я был звеном цепи, неотъемлемой частью общества, через меня одно построение соединялось с другим. Внизу каждый считает себя незаменимым, тем, без кого вся система рухнет. Но система, как не странно, продолжает существовать, даже после их ухода и смерти. Кажется, она на этом и держится – на том, что каждый отводит себе решающую роль. Так это или нет – разве это важно?
