© Ника Алексеевна Варназова, 2018
ISBN 978-5-4490-8600-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Я приклеил к последней странице море
с умирающей рыбой на берегу.
Море плакалось мне, хоть оно немое,
о волнах, что за пазухой берегут
всю вселенскую смерть, и тонка их плёнка
над зловещею бездною тишины.
Море скалилось в спину, рыча вдогонку
о бескрайних прибрежьях, что лишены
человеческой поступи, полны боли,
где прибои грызутся, как будто львы.
После всех фотографий в моём альбоме
оно даже казалось почти живым.
****
В этом старом альбоме вместилось больше,
чем способны запомнить страницы книг:
где-то хищное небо глядит, как коршун,
на лесок, что под взглядом его поник,
где-то старый завод расплевался дымом
в облака и темнеющий горизонт,
где-то город гигантом несокрушимым
умирает, заброшенный, под грозой,
и на гору взбирается, как на плаху.
Это – храм мироздания наготы.
В этом храме нельзя было петь и плакать —
лишь смотреть на бесцветность его святынь.
В этом старом альбоме сумел вместиться
бесконечно голодный и мёртвый мир —
этот мир оживляли его страницы.
Если ад задымился и свет затмил,
даже если вселенная-бесконечность —
лишь помойка с завалом сгоревших солнц,
мой альбом сберегает её калечность,
как забытый, но слишком красивый сон.
Здесь – пестроты пожаров, забытость парков
и эстетика брошенных деревень,
где вороны лишь вслед поглядят, закаркав
на фотографа яростно, да сирень
расцветает так ярко, как будто кто-то
ещё может нарвать из неё букет…
А сейчас в тех местах лишь одни пустоты —
разве горсточку пыли сожмёшь в руке.
Сколько я повидал красоты и грязи!
Скольких я обессмертил из мертвецов!
Каждый камень, что груб был и безобразен,
превращался в альбоме моём в лицо.
Терпеливо глядел я в зари помои,
бесконечно выслушивал горный гул…
Но к последней странице приклеил море
с умирающей рыбой на берегу.
Первый входящий в неспешность вод
будет убит золотым копьём
жадного солнца. И не войдёт
больше никто в этот водоём,
где глубина превосходит ум
самого мудрого из людей.
Если же будет Второй, – ему
не подступиться к немой воде,
что равнодушно течёт во снах
всех беспокойных, искавших жизнь.
Коли осмелился он восстать —
значит, собою не дорожит.
Ливень из копий ударит в лоб.
Выдержал? Будет ещё больней.
Даже земля затрясётся, чтоб
выплюнуть жар, закипевший в ней,
грозное солнце нахмурит лик
и занесёт над безумцем меч.
Если не свалится в пасть земли,
значит, придётся безглавым лечь,
кровью своей напоив песок.
Меч просвистел, не задев виска.
Вот он подходит, силён, высок,
словно как круча прочнейших скал.
Солнце плюётся закатом в грудь,
лава шипит позади ужом.
Надо лишь раз глубоко вдохнуть,
в воду войти… Раздаётся гром
в недрах разинувшей пропасть-пасть,
яростно взвывшей земли, и вновь
подняты копья… Неужто – пасть
в пламень бегущих за ним валов?
Снова взлетает из копий рой.
Солнце уверенно горячо.
…Но почему не упал Второй?
Третий стоит за его плечом
и подаёт обожжённый щит.
Солнце беснуется вдалеке,
больше не воет земля – визжит.
Третий Второго ведёт к реке.
Следом – Четвёртый, а дальше – сто.
Ночь наступает. Миллиарды солнц
песней своей заглушают стон
гаснущей лавы.
И сбылся сон
всех беспокойных, искавших жизнь —
вот она, звёздная глубина.
Значит – нырять и внутри кружить,
хоть никогда не достать до дна.
Однажды в июле, когда расползался кровавыми пятнами в небе закат,
я слушал Шопена «Блестящие вальсы» под скрежет кипящий далёких цикад.
В возвышенных мыслях купая свой разум, глядел на цветущие я облака,
и высь танцевала, приятная глазу, прозрачна, бесшумна, светла и легка.
Пузырилось небо ожогами солнца, и музыке я отдавался сполна,
смотрел, как от края до края несётся по небу кипящего мёда волна,
и синь – словно море, закат – словно пена, под ним – горизонта горящая нить.
Я слушал «Блестящие вальсы» Шопена, и мне захотелось кого-то убить.
***
Однажды сентябрьским задымленным утром читал я Шекспира на старом крыльце,
и колокол где-то звенел поминутно, печален и тих, как хрустальная цепь.
Я слышал речушку за брошенным садом и крылья синичьи за самым плечом.
А солнце вставало – как будто бы рядом, и мне становилось почти горячо.
И ветер блуждал средь травы и тумана, в колючей росе он валялся да мок.
Я очень любил подниматься так рано, смотреть на спокойные крыши домов.
Когда от тумана вокруг было седо, природа была и стара, и свежа,
читал я Шекспира. И в доме соседа мне вдруг захотелось устроить пожар.
***
Однажды февраль заморозил всё небо, и небо свалилось лавиной на мир.
Полгода прошло, как в театре я не был – и чувствовал, скука мне сердце щемит.
К театру я шёл по шипящему снегу, и белые тучи мне бились в глаза,
Конец ознакомительного фрагмента.
