Глава 1. Мария-Люция, принцесса австрийская
Дворец Шенбрунн, Австрия
Ноябрь 1809 года
При дневном свете в нашей студии я изучаю лицо Марии-Людовики и пытаюсь решить, как ее лучше писать – с золотой диадемой в волосах или без нее. Она стоит от меня всего в паре шагов, протяни руку – и можно дотронуться, она держит кисть и, в свою очередь, рассматривает меня. Придворные моего отца зовут нас «две Марии», уж больно у нас с ней много общего: туфли, увлечения и даже имя. Мы троюродные сестры, но я рослая и крепкая, у меня золотистые волосы и широкие бедра, в то время как Мария-Людовика маленькая и тоненькая. Ее темные волосы волнами ниспадают на плечи, и в отличие от меня она не унаследовала «габсбургскую губу», полную и слегка выдающуюся вперед. При взгляде на нас все думают, что я старше – это из-за моего высокого роста. Но мне всего восемнадцать, а ей двадцать два, и она уже императрица Австрийская, я же всего только эрцгерцогиня.
Когда она прибыла из Италии, я подумала, что будет очень странно иметь мачеху, которая старше тебя всего на четыре года. Она третья жена моего отца, моя мать два года как умерла. Но вскоре после приезда Марии в Вену мы с ней подружились как сестры, мы вместе смеемся над глупыми дворцовыми интригами, ездим в город на рождественские базары и пишем портреты в нашей уютной мастерской с окнами на зимние сады Шенбруннского дворца. Будучи старшей из детей в семье, я никогда не имела подруги одних со мной лет. По возрасту мне ближе всех мой шестнадцатилетний брат Фердинанд, но он от рождения слабоумен, как и наша сестренка Мария-Каролина. Поэтому с детства моим уделом было одиночество.
– Хочешь, я напишу тебя с Зиги? – спрашивает Мария, глядя на спящего у моих ног маленького спаниеля.
– Не знаю, – отвечаю я. – Ты как думаешь, Зиги? Хочешь позировать?
Мой песик открывает глаза и лает.
– Он понимает, что ты говоришь про него! – смеется Мария.
– Еще бы. – Я откладываю кисть, нагибаюсь к Зиги и беру на руки. – В целой Вене не сыщешь более смышленого пса. Ведь правда? – Зиги зарывается головой мне под мышку. Во всей Австрии я не встречала собаки, у которой уши были бы покрыты такой длинной, лохматой шерстью. Мне его подарила Мария, когда только приехала в Шенбрунн, и с тех пор я с ним не расстаюсь.
– Если тебе удастся удержать его на месте, я напишу тебя с ним на руках.
– Зиги, а ну-ка, веди себя как следует! – строгим голосом командую я. Песик кладет голову на передние лапы и поднимает на меня глаза.
– Вот молодец! – Мария макает кисть в черную краску, но не успевает сделать мазок на холсте, как спаниель уже пошевелился. – Ох, Зиги. – Она вздыхает. – Ну что с тобой такое?
– Он нервничает, – оправдываюсь я и шепотом объясняю: – С ним это с того дня, как приехал император.
– Меня это нисколько не удивляет. Этого человека даже животные не выносят.
Мы говорим о Наполеоне, в прошлом месяце прибывшем в Вену с унизительным проектом договора, пребывая в полной уверенности, что мой отец, император Священной Римской империи Франциск Второй, его подпишет. Наши британские союзники категорически возражали против капитуляции отца. Но в войне против Наполеона он и так уже потерял три миллиона солдат.
Условия предложенного Наполеоном договора были жесткими, мы должны были уступить Баварии Зальцбург и Тироль, Галисию отдать Польше, Восточную Галисию – России и большую часть Хорватии – Франции. И вот четыреста тысяч наших граждан, не говорящих ни на одном языке кроме немецкого, употребляющих только немецкую пищу и знающих только немецкие обычаи, за одну ночь превратились в подданных четырех разных стран. Зато оставшаяся часть королевства осталась нетронутой, и этим отец обязан князю Меттерниху. Говорят, мир не видывал другого такого дипломата. И что если бы не Меттерних, от великой империи Габсбургов-Лотарингских ничего бы не осталось.
