…Этот город таил в себе множество тайн, скрытых глубоко во тьме веков, в глубинах сознания каждого старожила. Они хранились на чердаках и в подвалах старых домов, запертых ящиках, сундуках и заколоченных шкафах. Каждое заброшенное здание имело свою страшную историю и сгоревшие некогда дома, земли под которыми десятилетиями никем не были востребованы (что сгорело, то сгорело, – никому не надо такого наследия). Напрочь заколоченные колодцы, заросшие боярышником и плющом поля и огороженные поваленными деревьями части окружающего город леса – все таило в себе нечто невообразимое, недосказанное, темное.
С наступлением темноты оживали самые потаенные страхи, заставляя сердце биться чаще, а кровь в жилах леденеть. И мало кто осмеливался выходить из своих домов после полуночи. В это неурочное время опасность могла таиться на каждом шагу, за каждой тенью могло скрываться нечто, готовое поглотить твой разум, запереть в клетку боли твое тело и уничтожить душу.
Тьма была везде. Даже там, где горел свет, она всегда находила себе пристанище: в затемненном углу, под кроватью, внутри шкафов. И не было места, чтобы скрыться от нее.
Тайны этого города завораживали и пугали одновременно, обволакивая разум бархатной тканью и перетягивая ее колючей проволокой. Хранимые тьмой и мертвецами они никогда не покидали умы старожилов и плотно гнездились в душах новоселов. Десятки легенд и сотни историй как пепел оседали на улицах этого города, тяжелым грузом утягивая в вечность небытия.
Город хранил в себе тьму.
А тьма хранила город…
– Дина, это ты написала, – спросил Антон, глядя на пожелтевший лист формата A4 в своих руках. Он снова и снова пробегал глазами машинописные строчки, отпечатанные с полуторным интервалом, пытаясь понять мистический текст. И где-то в глубинах его сознания, он казался ему смутно знакомым, словно что-то хотело всплыть из старой забытой памяти. Но, сколько бы он его не перечитывал, разглядеть что-то сквозь мутные воды прошлого было невозможно.
Девочка лет тринадцати перестала рыться в своем рюкзаке и, перекатившись на вторую половину большой кровати, взглянула через плечо мужчины на листок.
– Да уж скорее, это ты в моем возрасте мог такое написать, – проговорила она и вновь вернулась к своему рюкзаку. – Пап, присмотрись, ему на вид четверть века, если не больше. К тому же, я печатные машинки видела только на картинках. А этот явно не на принтере распечатан.
– Тогда, откуда же он взялся? – проговорил Антон, не сводя глаз с текста. В висках появилась тихая, натужная пульсация, извещающая его о чрезмерной работе мозга – тревожный молоточек, бьющий по стенкам внутри черепа. «Хватит, этого нет в моей памяти», – говорило его сознание. Но, если он продолжал копать глубже, то приходили сильные головные боли.
– Пап, пора уже, – голос словно из далека.
– Мм? Да, – Антон аккуратно вложил листок в пластиковую папку с надписью «НАРАБОТКИ», и с нажимом помассировал ладонями виски, надеясь заглушить неприятную пульсацию. Но тревожный молоточек не унимался. И, взглянув на папку, он с каким-то отвращением, быстро закинул ее в дорожную сумку.
Стало легче. Но мысли не так просто успокоить, если источник возбуждения – тайна.
Что-то с этим листком было не так. Но что?
– У машинки, на которой он был напечатан, похоже, западает буква «н», она везде плохо пропечатана, – проговорил Антон, хотя это так же не давало ему никаких объяснений.
– И что? – Дина накинула рюкзак на плече и встала в дверях комнаты. В ее взгляде читалось непонимание.
– Пока не знаю, – тихо сказал он, пожав плечами, взглянул на сумку, словно вспоминая, а был ли листок на самом деле?
– А где ты его нашел?
Все-таки был. Она же его видела. Но легче ему от этого не стало, и он лишь вновь пожал плечами.
– Ты уверен, что нам все же стоит ехать? – медленно, словно подбирая слова, спросила девочка.
«Что сейчас твориться в твоей маленькой душе? – подумал Антон. – У меня такое ощущение, что я совсем перестал тебя понимать; в глазах грусть, а на лице словно и нет никаких эмоций. Что же с нами стало, Дина?»
– Тогда, нам пора, – так и не дождавшись ответа, сказала Дина. – Нам еще нужно, – на секунду она замялась, отвела взгляд от отца и уставилась на носки своих белых кроссовок. – Нужно перед отъездом к маме заехать.
Она так и не подняла взгляд. Просто стояла и ждала.
«К маме», – промелькнуло в его голове.
– Да, – тяжело выдохнув, Антон поднялся с кровати. Вновь заныли виски, а перед глазами поплыло, заставив его пошатнуться. Крепко зажмурившись, он сделал глубокий вдох. Стало легче, но ровно на столько, что бы он мог удержаться на ногах. – Я сейчас, – сказал он и прошел в ванную.
Включив холодную воду, Антон склонился над раковиной и ополоснул лицо.
В голове стало тише, и он взглянул на свое отражение в зеркале.
Неприятная волна мурашек прошлась по его загривку от увиденного. На него смотрело осунувшееся и бледное лицо. Впавшие глаза не выражали ничего кроме усталости, а некогда карий цвет радужки потускнел, казалось, он сделался грязным и серым. В коротко стриженных волосах появилась седина, ее еще немного, но тревожный звоночек уже нудит, что пора брать себя в руки.
