22/10/2016
Холл
Галерея второго этажа
Начинается гроза, и Бетани снова шлепает босыми ножками по рассохшимся половицам. Кричит: «Аксель, Аксель, небо злится»! Каждый раз так, в каждую грозу, вот уже четвертый год подряд. Аксель, Аксель. Эррен приоткрывает дверь, чтобы убедиться, что Аксель взял Бетани на руки начал петь «Твинкл, маленькая звездочка». От других песен она не успокаивается, и важно, чтобы пел именно он. Утром необходимый ритуал: Аксель обязан полить ее кашу вишневым вареньем. Три бордовых мазка в виде буквы «Б» – Бетани. И непременно его рукой, иначе есть она не станет. Семилетняя Бетани знает, как в уме делить трехзначные числа на двузначные. А Эррен нет. Аксель Хайген знает, как сделать так, чтобы Бетани играла, рисовала и общалась. А Эррен нет.
Наутро, после грозы над черепичной крышей всегда нависает мокрое свинцовое брюхо, и Эррен Коул, высунувшись из окна до самого пояса, опрокидывает первый стакан «Капитан Морган», который и ненавидит до скрежета зубовного, и расстаться с которым не может ни под каким предлогом. Это как с девчонкой – бесит она тебя и жилы выкручивает, но бросить не можешь, потому что приклеился, прикипел, приварился. Прямо как мутное серое варево над черепичной крышей, такой же бесформенный, слабый, ненужный и никакой. Ну, да и черт бы со всем этим.
Аксель Хайген решает проблемы так, как не решал никто. Он был кем-то создан для того, чтобы говорить «Ш-ш, ну-ну, все будет хорошо». Это, кстати не Эррена слова, а его мамы, но Эррен под ними подписался бы. Поэтому и не удивился ни на грош, когда Аксель вдруг переехал. По сути Эррен ждал этого с первого дня, когда Бетани отвели к психоневрологу Акселю Хайгену. Три года назад, измучившись, оббегав всех врачей, мать везла молчаливую и странную дочь к последнему в списке доктору. Эррен тогда еще говорил, что пора уже перестать лгать себе и лететь в Лондон в специализированный центр. А мама молчала за рулем, прямо как Бетани. Устала она, Эррен видел. Она просто вздохнула: «Эр, ну давай последнего попробуем. А потом – как ты скажешь».
***
Он звонит. Впервые, после долгого молчания, снова звонит родной отец Эррена и Бетани. Тот, чья сперма как-то попала в мамино влагалище, и парочка особо смелых ребят добрались до яйцеклетки с разницей в одиннадцать лет. Джошуа Коул, чистокровный еврей, утонченный семитский ублюдок, на которого похожи все дети, которых он когда-либо делал. Джошуа Коул, неуравновешенный, параноидальный алкоголик. Родной отец.
Эррен хлебнул немало рома с раннего утра, и внезапный звонок отца по домашнему телефону поднимает в нем волну алкогольной агрессии.
– Если ты еще не умираешь, – говорит Эррен. – То я ничем не могу тебе помочь. А если умираешь, тем более.
Джошуа Коул напоминает, что сегодня Бар-Мицва у его сына Ноа. Того, другого сына, который не от Элжбет. Джошуа говорит:
– Эр, я понимаю, что тебе насрать. Но я хочу, чтобы ты был. Прошу тебя.
Эррен выуживает из заднего кармана джинсов сигарету, зажимает зубами, поджигает, смотрит, как Аксель входит в холл. Эррен улыбается то ли трубке, то ли Акселю, прикуривает и говорит:
– Посмотрим.
Кидает трубку и затягивается. Всралась ему Бар-Мицва этого косоглазого Ноа.
– Терпеть не могу этого выродка, – говорит Эррен Акселю, будто оправдываясь. – Отцова шмара упала на лестнице, и ублюдок родился косоглазым. Не, ну жалко его, конечно, но, пойми…
Аксель просит у Эррена сигарету, тяжело вдыхает дым, грустно улыбается и качает головой.
– Что, – говорит. – Опять началось, да? Твою мать…
– Ты, разумеется, будешь настаивать, чтобы я съездил, – произносит Эррен. забирая у Акселя сигарету. – И выбора мне не оставишь.
Аксель пожимает плечами. Особенный он, мама на второсортных не западает. Талантливый не по годам. Эррен понятия не имеет, что там и как, но полагает, что ему лет тридцать восемь, сорок. Так ему кажется, потому что мистеру Сатклиффу, учителю физики, тоже сорок, и они с Акселем по виду ровесники. Только Аксель другой – жестче, четче, увереннее, ярче, контрастнее. Чернилами по мягкой бумаге. Каплей смолы в молоко. Заявляет себя раз и навсегда, непримиримо, безусловно. Въезжает, как бесценный Бьюик в фермерский гараж – вроде и не твой, но и отказаться не посмеешь. Боишься, радуешься, сомневаешься, попадаешься. Так мама и попалась. Да все попались.
На первых порах он приезжал только по субботам. Эррен смотрел сверху, с лестницы. Бетани бежала к своему доктору со всех ног, показывала свои рисунки – резкие, бездарно намалеванные линии – а он рассматривал их по несколько минут, будто шедевры из музея Виктории и Альберта. Качал головой и говорил: «Милая, добавь немного желтого». Говорил: «Бет, какое ты наденешь платье сегодня»? Говорил: «Ты выберешь лучшую лошадку, и мы будем кататься на ней весь день». В парке Эррен чувствовал себя лишним, болтался за этой парочкой битых четыре часа и не знал, что сказать или сделать. Будто болен он, а не Бетани. Часто звонил маме, но та говорила, что занята. Мама всегда занята, потому что такая работа не оставляет времени для семьи.
