Да и имя у тебя дурацкое, да и имя у тебя. Живешь где-то там далеко, и зовут тебя Виолончель, зовут тебя Виола, Виолетта, фиалка фиолетовая, цветок, неженка.
Я тебя люблю.
Вот тут можно было бы заканчивать, если бы это не было самое начало. А теперь придется рассказать, почему я тебя люблю и за что.
Ну вот точно люблю тебя не за то, что ты стоишь за прилавком магазина и хорошенькими своими руками отвешиваешь пенсионерам селедку, глядишь мутно и легонько, будто успокаивая перед повторной смертью, гладишь рыбью чешую, перед тем как достать из холодильника на коричневую бумагу карпа, карася или какую другую щучку. Не за это. Не за это, не за это, не за то. Потому что за прилавком стоит совсем другая женщина – красная, дебелая, с тремя лепестками челки на лбу, а не ты.
Просто я во всем вижу тебя, даже в плохих вещах, а не только в самых красивых. Вообще во всем, во всех тебя вижу!
Вон идет мужчина сутулый, под мышкой букет, в руке пакет – а это ты. Легкое создание, полый организм, готовый вобрать в себя всю нежность и там внутри под ребрами хранить. «Теленьк-теленьк» будет биться она, нежность, и отскакивать от косточек. Но пока только тот мужчина здесь, который с цветами, да-да, именно, и с пакетом. Стоит на красный свет, хотя машин и в помине не видно, ждет. Вот и я. Однажды ждал тебя, помнишь? Не помнишь. Было холодно стоять солдатиком под окнами, у всех на виду. Потому что каждый смотрел и думал – чего стоит, кого ждет. А я тебя, тебя. От снега становилось тяжело дышать, потому что он хлопьями забивался в рот, но я глотал его и дышал изо всех сил, ведь еще минутку, еще секунду, еще часок – и вдруг ты придешь. И ты пришла. Вышла из подъезда во всклокоченном пальто, из-под которого колготочки тонюсенькие, такие, что можно коленки разглядеть. Подол платья кружевного, стрелочки, пылающие губы. Ты встала передо мной, вытянулась, напряглась – тонкая, звонкая
– и сказала, выпалила:
– Саша, Саша, блять, да ты заебал ходить за мной, ты заебал нахуй, ты имбецил, ты сука мне остоебенил под окнами стоять, я больше не могу, я скажу Жоре, он выбьет тебе все остатки мозгов и нахуй по асфальту размажет. Пошел отсюда, чтоб я не видела тебя больше.
Вот так ты сказала. И я был очень-очень рад. Потому что зверобой в косах твоих, потому что руки твои из иван-чая, а ступни из пажитника, потому что ты цветок чужестранный, но сердцу моему родной. И когда я еду по даче, по грунтовой дороге, разрезая ее колесом напополам, я кричу твое имя – Виола, Виолетта, Виола, Виолетта, Виола, Виолетта.