Минькина свадьба. Пиры, пьяные гости
Наступил второй день свадьбы. Заведён у мужиков такой обычай. Как только утром продерут глаза, так скорее всего вздумается им о похмелье, как бы починить свои трещащие с похмелья головы – идут туда, где испортились.
Рано утречком в доме Савельевых, собралось уже много мужиков, которые уже опохмелились, которые этого ждут. Василий Тимофеевич Муратов, со вчерашнего перегара, долго умывался, утрезвляя свою изрядно трещавшую голову водой. Умывшись он стал напяливать на себя рубаху, растопырив кверху руки, продев их в рукава, неторопливо стал рубаху накидывать на голову. В этот самый момент ему предложили опохмелиться. Василий Ефимович подал ему стакан с самогонкой: «Тимофеич – держи!». Не закончив облачение, Тимофеевич взял стакан рукой и тут-же выпил. Со стороны казалось, что не Тимофеич выпил из стакана-то, а растопыренная его рубаха: головы его не было видно, она была рубахой как-то призакрыта, а из рубашечьей прорехи виднелся только его нос. Из стакана вылил Тимофеевич туда под нос, и закуска пошла, только после всего этого, он закончил возню с надеванием рубахи.
Дядя Федя уже как следует опохмелившись, пошёл проведать молодых. Расхлебянив дверь настежь он непрошено вломился в мазанку. «Эй, вы еще нежитесь?», – крикнул он, и чтобы, чем-то проявить свою любезность к молодым, он не нашёл больше ничего, как бесцеремонно, сдернуть с них одеяло. От неожиданности такого поступка молодая, стыдливо застеснялась, поймав рукой окраек одеяла и стала одеялом снова укрываться от посторонних глаз.
«Вставайте! Там давно опохмеляются, а вы все еще спите» – надоедливо тормошил Федя молодых, которые не особенно были рады его приходу.
А между тем, изрядно опохмелившиеся мужики, стали состязаться кто в чем силён и искусен. Ларион, так тот демонстрировал перед весело шумевшими мужиками, прочность своего широкого лба – выпив самогону, он пустой стакан кок об лоб и стакан разбивался, осколки со звоном летели на пол. Потом, Ларион велел затворить избную дверь. Затворили, а он, разбежавшись как треснет своей головой об дверь, и та растворилась настежь.
А на полу, ухватившись за скалку состязаясь в силе, тянутся Осип с Яковом: кряхтят, тужатся друг другу не поддаются, каждый хвалясь своей силой не сдается, пыхтят краснея, напрягаются, возятся словно медведи на «Медвежьей свадьбе!». А развеселившиеся мужики клича подзадоривают: «Тяни Яков! Осип не зваться!».
А мужики по моложе, проворные на шутливые проказы, выйдя во двор и не зная чем-бы позабавится, и надумав, пусть мол идут по дороге люди дивятся и знают, что тут свадьба, волокли на крышу дома сани, взгромоздив установили их на самом коньке.
За столом в избе двое опьяневших пожилых мужика запели свою, видимо любимую, песенку:
«Самогончиком, ончиком – опиваются!
Под забором, бором, бором – все валяются!
Под напором, пором, пором – поднимаются!
Своим ходом, ходом, ходом – отправляются!
Ближе к дому, к дому, к дому – направляются!
По-телячьи, лячьи, лячьи – упираются!
По дороге, роге, роге – спотыкаются!
Беспричинно, чинно, чинно – чертыхаются!»
После изрядного опохмеленья, во время которого выпито немало самогонки, но это все не в счёт, а в счёт идут только пиры. Вскоре, в доме Савельевых собрались созванные сватом Ванькой, родные. Нарядной толпой, грызя семечки и орехи, направились в гости на пир к свату – в дом невесты.
После выпитых двух стаканов, мужики к этому времени, изрядно уже опьяневшие от опохмелья, решили петь песни. Первую они запели «Шумел, гремел пожар московский», (голоса у них были как на подбор басы и тенора), и все подхватили песню так дружно, азартно и громогласно, что от содрогания стекло в окне тренькнуло, осколки со звоном попадали наружу. Гости от удовольствия рассмеялись, а сват, сделав кислую на лице гримасу, смолчал, скрыв своё недовольство. Под общий шум и смятенье вдруг, во всю избу, раздался звон разбитой тарелки. Это жених с силой и усердием грохнул пустой тарелкой о стол. Все зашумели, захохотали, зааплодировали. Невеста принаклонив голову, стыдливо покраснела лицом, у свахи матери невесты, на лице появилась улыбка довольства. Издревле, в селе, ведётся такая традиция и заведён такой обычай: на второй день свадьбы, после проведения первой брачной ночи, жених в знак «целостности и честности» невесты до замужества, на пиру называемом «Почестный» бьёт тарелку. Так и здесь на этом пиру было. После «боя» жених несколько раз принимался целовать свою невесту, теперь уже законную жену.
Ещё пуще развеселившись, гости шумели, выпивали не очередную рюмку, смачно закусывали. Намасленные об закуску пальцы обтирали о головы, а волос всё примет. Задорно улыбаясь чмокая и чавкая, гости взаимно отпускали направо и налево короткие смешки, шумели и гоготали. Под мелодично тягучую песню «Под высокой душистой сиренью!». Две говорливые свахоньки приступили к своему полагающемуся на пирах обрядовому делу – стали «сыры молить». Поочерёдно подходя ко всем гостям, к каждому по отдельности, они предлагали выпить рюмку самогонки, а молодых поздравить и чем-либо одарить их. А молодым-то много кое-чего надо будет. И «на мыкальник», «на чикальник», «на птыкальник» и прочее, о которых так азартно и скороговорочно наговаривали свахоньки. С пьяной смелостью и бесстыдством наседали на каждого из гостей, требуя позолотить тарелку, которую они держат перед носом гостя. Из гостей пьяные бабы шли с песнями, обнявшись, взаимно сцепившись друг с другом шли колыхающим фронтом, едва помещаясь вширь дороги, улицы, тягуче распевая песню. Степенные же мужики и бабы во главе с Василием Ефимовичем сдерживая себя от излишней рюмки на пиру, по улице шли небольшой толпой, деловито переговариваясь между собой, нарочито показывая свою нарядную одежду. А Василий Ефимович с Любовью Михайловной возвращались из гостей от сватьев, полу трезвыми из-за того, вслед им придут к ним гости от сватьев на пир, надо быть готовым.
