Мы сидим на краю ванной. Мама в который раз мочит полотенце водой, выкручивает и прикладывает к ссадине на моей щеке. Я рассматриваю ее лицо: на бледном лбу залегла тревожная складка, под глазами заметные тени, края губ обветренные, нечеткие, как будто помада размазалась. Но все равно она очень, очень красивая. Мамины глаза, карие с рыжей крапинкой, от расстройства темнее обычного.
– Не пойму, чего ты сдачи-то не дал? Вон, здоровый какой! – она явно раздосадована, хмурится.
Я молчу. В который раз нет у меня ответа на этот, казалось бы, простой вопрос. Не то, чтобы я струсил, нет, но … Что-то не дает мне поднять руку на другого человека.
– Ладно, пошли, горе мое… – мама бросает мокрое полотенце в раковину, поднимает меня за руку и подталкивает к двери. Делает шаг следом, но потом, коротко вздохнув, возвращается и достает из тумбочки под раковиной мой старый школьный пенал. – Непростой денек, плохо себя чувствую…
Освободив себе место среди журналов, пакетов с чипсами и засаленных подушек, мы устраиваемся на диване в гостиной. Мама включает телевизор.
Откинувшись на спинку дивана, я пытаюсь разобраться в том, что происходит на экране. Тем временем, мама расстегивает пенал и достает оттуда знакомые «причиндалы» и свое лекарство. Перед тем, как набрать лекарство в шприц, его нужно насыпать в ложку, накапать воды и держать над зажигалкой, пока не закипит. Мама перетягивает резиновой лентой руку над локтем, делает себе укол и откидывается на спинку дивана рядом со мной.
– Иди сюда, – шепчет она и притягивает меня к себе. От ее запаха мне становится хорошо и спокойно, несчастья сегодняшнего дня отступают, и я закрываю глаза. Мама затягивает румынскую колыбельную: «Ну ти тэме ту де змэй, Й-а гони майка пи эй». Не бойся чудовищ, мой малыш, мамочка всегда тебя защитит…
Мы всегда были вместе: мама и я. Сколько я себя помню, мы часто переезжали с одного места на другое. Везде мама меня «пристраивала» в школу, куда я ходил каждый день. Ну, почти каждый… Сказать по правде, мне там никогда не нравилось. Никак я не пристраивался.
Мама говорила, это потому, что я особенный. Мне тяжело читать и писать, а цифры вообще мне кажутся бессмысленной кучей закорючек.
Да и дети в школе, как правило, были злые. Они меня дразнили по-всякому и смеялись, когда я пытался отвечать на уроке. А однажды я услышал, как учителя между собой назвали меня «неполноценным». Мне показалось это неправильным. Как можно оценивать человека? Люди же не продаются, да? Я спрашивал об этом у мамы, и она шла в школу и громко ругалась с теми, кто меня обидел, кричала им разные нехорошие слова и по-испански, и по-румынски. Лица учителей во время таких сцен покрывались красными пятнами, а дети у мамы за спиной корчили противные рожи и грозили мне кулаками. А когда ни учителей, ни мамы рядом не было, их кулаки шли в ход.
Дома мама целовала меня в лоб, прижимала указательный палец к кончику моего носа и говорила: «Пусть не самый умный, зато точно самый сильный! И красивый. А вообще, больше молчи, сынок. Помалкивай – за умного сойдешь».
И смеялась. И я смеялся в ответ. Такие вот у нас шутки. Нам было очень хорошо вместе.
Поэтому я обычно мало разговариваю, вернее, стараюсь вообще молчать. Чтобы сойти за умного. Как просила мама. Тем более, когда заикаешься, молчать удобнее.
Где бы мы ни жили, мама всегда находила себе интересную работу. Еще бы, ведь она такая умная! Например, она мыла посуду и полы в разных «приличных заведениях», и брала там еду для нас обоих. А еще она часто ходила «прошвырнуться» по магазинам и приносила оттуда всякие замечательные вещи. «Знаешь, сколько стоит? – смеясь, спрашивает мама. На ее вытянутом пальце покачиваются новенькие синие пластиковые часы с электронным циферблатом – мечта, а не часы! – А нисколько! У них там завались всякого добра, сроду не заметят. Подумаешь, пылится там все это барахло годами. А вещи для того и делают, чтобы хорошим людям служили. Вот и нам пригодится, да?». Она помогает мне надеть часы, я вытягиваю руку и любуюсь. Я ей очень горжусь.
Иногда мама делала красивую прическу, наряжалась, красилась ярко, отчего становилась похожей на какую-нибудь дикторшу из телевизора, и уходила «на свидания». Ее могло не быть по нескольку дней, но и это было неплохо, потому что я мог пропускать школу, есть все, что найду в доме, и целый день смотреть телевизор.
Конечно, у нас бывали плохие дни, у кого их не бывает. Порой мама нехорошо себя чувствовала и оставалась дома. Тогда ей приходилось колоть себе лекарства: без врачей, самой, прямо в руку. Поначалу меня это пугало, но ведь ей становилось легче, и я смирился.
Когда у мамы не хватало денег на лекарства, она была сама не своя и говорила мне обидные вещи. Ну, что я ей «помеха», что от меня никакого толку, одни проблемы. Но она никогда меня не била и всегда после такого извинялась и заверяла меня, что на самом деле очень меня любит. А иногда даже приносила мне новую фигурку из «Звездных войн». У меня их уже целая коллекция!
В такие, хорошие, дни мы делали что-то веселое. Например, шли на ярмарку объедаться сладостями или ехали на автобусе к морю и бросали камни, кто дальше.
