Ветер кружил сухие снежинки, с шуршанием волоча их по твердому насту. В свете северного сияния кристаллы льда мягко сверкали, переливаясь разными цветами, заставляя жмуриться старика, одиноко сидящего посреди бескрайней пустыни, погруженной во тьму полярной ночи. Мороз выбелил мех на его шапке и рукавицах, посеребрил редкую бородку и ресницы. Старика звали Куркыль – как ворона из северных сказок. Он был слишком стар, чтобы жить, но ещё достаточно молод, чтобы радоваться. Ему нравилось наблюдать за игрой света на гранях ледяных кристаллов, чувствовать свежесть ветра и простор тундры. Старик уже начал остывать, и это было хорошо. Скоро старый Куркыль заснет, а проснется уже там, далеко, где вечно сияет Альтаир, начало всего сущего – живого и неживого.
В небесах мигнула огненная сеть, вспыхнула и потухла, оставив на сетчатке глаз память красных линий. Северное сияние слегка потускнело, но тут же набрало прежнюю яркость. Старик потёр меховой перчаткой глаза, прогоняя наваждение. В темном небе снова моргнуло, задержавшись немного дольше. Сзади раздался низкий, утробный, похожий на рычание, звук. Куркыль нехотя оглянулся, посмотрев через плечо, ненадолго замер, испугавшись, а затем приподнялся на больных коленях, разворачиваясь к северу.
Полыхая пламенем, в паре сотен шагов от старого чукчи стоял хозяин огня. Он не обращал на Куркыля никакого внимания, и старик принялся наблюдать за ним, снова подобрав под себя ноги. Его неподвижно сидящую на снегу фигуру сложно было заметить.
Хозяин огня поднял руки и снова сказал что-то страшным голосом. Вспыхнув в третий раз, горящая сеть в небесах не потухла, напротив, она раскалялась, и Куркыль услышал, как гудят ее нити, забирая силу у северного сияния. Ионизация верхних слоев атмосферы тускнела на глазах, пока совсем не исчезла. «А, может, ее просто затмил свет этой огненной ловушки?» – подумал старик. Теперь горящие ячейки стали голубыми, они гудели и потрескивали, и иней на шапке старика начал таять. Хозяин огня опустил руки, заметив в ярком свете своего летучего невода фигуру незваного гостя. Он подошёл, медленно ступая по хрупкому насту и склонился над Куркылем.
– Пламя жизни угасает в твоих глазах, старик, – сказал хозяин огня. От его панциря шел жар, он согрел кости Куркыля.
– Твоя ловушка для духов не дает мне уйти. Холод и тьма мои проводники. Слишком жарко, слишком светло.
Огромные рога хозяина огня качнулись, он опустился на колени рядом со старцем, и панцирь его в один миг потух, выпустив из щелей густой дым, который подхватил и унес северный ветер.
– Смерть. Я подожду. Хашат подождёт. Майронида подождёт.
Он щелкнул закованными в костяную броню пальцами, и огненная сеть погасла. Снова стало холодно. Старик щурился, разглядывая хозяина огня, который сидел перед ним, красивый и стройный.
– Не убивай наших духов, – сказал Куркыль.
– Арм нельзя убить, – ответил хозяин огня, – ибо он бессмертен.
Мир погрузился во тьму. На небе снова медленно разгоралось северное сияние, зелеными всполохами освещая рогатую фигуру, неподвижно сидящую рядом с маленьким умирающим человеком.
ЛИНЧЕВАТЕЛЬ
Проводники грелись у костра, сидя на берегу Заячьего озера. Весеннее солнце только начало набирать силу, согревая стволы торчащих из ещё белого снега сосен, отчего они источали дразнящий запах смолы. В кронах щебетали первые птицы, и их песни будили в душах людей лучшие чувства. Один из проводников – Вадик, по кличке Сапог, снял с ветки кусок черного хлеба, который запекал на огне, подул на него, откусил и, неторопливо пережевывая, заметил, обращаясь к коллеге, совсем молодому парню, которого звали Сергеем:
– Смотри. Он так и сидит. У него задница, должно быть, из армированного бетона.
Его собеседник повернулся и посмотрел на фигуру человека, сидящего на очищенном от снега квадрате льда в паре сотен метров от берега. Человек был совершенно голый.
– Он стелит тряпку. Я подходил вчера поглядеть.
– А ты, сколько сможешь вот так? Даже на тряпке?
Молодой усмехнулся.
– Да нисколько. Делать мне больше нечего. У тебя ещё хлеб есть?
– Нет, последний пожарил. Ты своих когда назад?
Пересчитав глазами туристов, которые собирали палатки в лагере рядом с кунгом, Сергей ответил:
– Ещё трое где-то лазают. Как вернутся, так и двинем.
Они продолжали болтать, рассуждая о погоде во второй половине дня и о возможности снегопада. Муно слушал их голоса в полуха, думая о вещах, которые лежали в совершенно иной плоскости нашей реальности. Его ногам не было холодно – под тонкой материей теплоизолятора, который парни на берегу так наивно обозвали тряпкой, не таял лёд.
Все его пожитки были спрятаны в расселине, недалеко от того места, где Муно устроил место для ночлега. Он выбрал участок под нависшей скалой – крошечное плато на склоне Акатака. Это было укрытие того самого отшельника, дом которого сожгли обезумевшие крестьяне во время чумного погрома. Но Муно не знал об этом. Он сделал свой выбор так же, как сделал его давным-давно Маркус Ирминг. Безопасно, безлюдно, хороший обзор и есть куда отступать.
Одежда убийцы лежала, аккуратно сложенная стопкой, на берегу Заячьего озера. Он приходил сюда каждый день ровно в одиннадцать часов утра, очищал от снега один и тот же участок льда, раздевался, стелил теплоизолирующий коврик и усаживался, подобрав под себя ноги. Вот уже месяц Муно ежедневно проводил на замёрзшем озере по два часа в день. Он ждал. Русский сказал, что Хранителя можно найти только так, и Муно чувствовал, что он не лжет. Они оба были убийцами, оба умели читать людей. Муно знал, что Виктор тогда увидел все, что было в душе незваного гостя. Иначе он никогда не отпустил бы такого человека.
