«Мама говорит, что у нас район не-бла-го-по-луч-ный. Это значит бедный. В нашем доме пять этажей, а живем только мы, да Сева с бабушкой в соседней квартире. Все остальные окна темные такие, страшные. Стекол там нет, и ветер воет, как голодный волк. Мама сказала, что все, кто там жил, переехали в другие города. А мы остались, и мне иногда бывает скучно. С Севой конечно весело, но, когда он болеет, и бабушка не отпускает его гулять, я играю один.
У нас и магазины все закрылись, там тоже окна разбиты. По вечерам страшновато домой возвращаться. Но не сидеть же дома, когда есть санки и большая-пребольшая горка в соседнем дворе! К тому же туда иногда приходят мальчишки из других дворов, и мы катаемся вместе.
Вчера шел домой, замерз. Очень хотелось кушать, а домой – нет. Но мама ругается, если я не возвращаюсь вовремя. И вот шел я с горки, и началась метель. Ветер такой сильный поднялся! Сразу сугробы намело, стало трудно идти. Еще санки стали какими-то тяжелыми, но не оставлять же их. Шел я, шел, мерз и мерз, топал и топал, пока не подошел к нашему дому. И тут ветер вдруг стих, словно и не было его. Сразу так спокойно стало. Снег пошел тихо-тихо, очень красиво. В доме свет горел только в двух окнах – в нашем и в Севином. И фонарь у подъезда светил. Последний со всей улицы.
И вдруг слышу – звук такой, как будто кто-то по моим санкам маленьким таким молоточком стучит. Оглянулся, нет никого. А все стучит, да стучит. И тут поворачиваюсь я обратно, и вижу, что стоит Он. Высокий такой, чуть выше нашего дома. С большими лапищами костяными, ребра торчат, кости на морозе друг о друга постукивают. А глазища светятся оранжевым. Но не светят, а будто они этот свет поглощают. Яркие и темные. Не знаю, как это так. И рот широкий, шамкающий что-то непонятно и медленно. Как дедушка делал, когда еще не умер.
И вот посмотрел Он на меня, пошамкал и аккуратно так, накрыл костяной ладонью Севкино окно. Я еще подумал, вот бабушка у него испугается, если выглянет. А я стоял и не боялся. Мне бояться нельзя, я – мамин защитник. Стоял я, смотрел, а потом раз, и светло стало. Вижу – мама. Плачет. Говорит, где я был всю ночь. А я думаю – какую ночь? Здесь был я, с горки шел. Так и сказал. А потом мы пошли пить чай домой, и мама открыла новогоднее варенье с малиной. Я хотел Севу позвать к нам, но мама сказала, что они переехали и здесь больше не живут. Жалко. Теперь одному гулять придется»
– Это все? – взгляд следователя был холоден, как рентгеновский луч.
– Так точно, – ответил лейтенант Захарченко, – пустая квартира, ободранные обои и только эта тетрадка на полу.
– Какие-то другие записки, документы… Да хотя бы мебель?
– Никак нет. Как и сказал в рапорте, совершенно пусто. Даже окна выбиты. Как будто они ночью быстро переехали.
– Свидетели?
– Никак нет. Район неблагополучный, большинство, как и написал мальчуган, разъехались.
– Ну и бардак у вас на районе, товарищ лейтенант, – следователь был напряжен, как змея перед броском, только бросаться на кого – не знал.
– Ладно, – резко сменив гнев на милость, сказал он, – Товарищ лейтенант, идите вы домой. Проспитесь хорошенько. А завтра после обеда мы продолжим.
Лейтенант Захарченко козырнул, крутнулся на сто восемьдесят градусов и вышел из кабинета. Дойдя по двери своего подъезда, кутаясь в казенный бушлат от промозглого зимнего ветра, он начал рыскать по карманам в поисках ключей. Связка нашлась в кармане на груди. Стоило лейтенанту их вытащить, как послышался какой-то скрип. Он инстинктивно обернулся и заметил в бушующем над крышами снежном месиве два оранжевых фонаря, напоминающих гаснущие фары. Заметил, и они пропали, растворились в темноте.
– Черти что мерещится уже, – буркнул себе под нос лейтенант и зашел в дом.
Переодевшись в домашнее и тщательно помыв руки с мылом, лейтенант Захарченко достал и поставил на стол бутылку водки. На хрустящей газете, служившей скатертью, появился черный хлеб и грубо нарезанный шмат жирного сала. Граненый стакан гордо возглавил колоритный натюрморт.
К полночи непочатая до того бутылка опустела. А к обеду лейтенант Захарченко не явился в кабинет следователя. Квартира его оказалась пустой. Лишь бутылка из-под водки осталась лежать на оконных осколках.
Переехал он, наверное. Район-то, неблагополучный.
