В определенном смысле эта книга является продолжением моего исследования «Трагедия русской философии» [1], поскольку знакомит читателя еще с одним мыслителем, чье творчество приходится на последнюю треть XIX столетия, то есть на период, который с полным правом можно назвать золотым веком русской философии.
Вместе с тем, очевидно и основное отличие этой работы от упомянутого выше исследования, в котором, наряду с общей концепцией истории русской философии, даны портреты трех мыслителей – И. В. Киреевского, Ап. А. Григорьева и Н. Н. Страхова, – заложивших основы русской классической философии. При этом я рассмотрел лишь самые характерные черты их творчества, самые ценные элементы их вклада в «тезаурус» национальной мысли.
В предлагаемой вниманию читателя работе он найдет портрет только одного русского мыслителя, а точнее, даже не портрет, а объемное, можно сказать, голографическое изображение его творчества. Почему я выбрал для такого изображения именно философа, психолога и публициста Петра Евгеньевича Астафьева (1846–1893)? Какую-то роль сыграл факт из моей личной философской биографии. Прочитав в молодости статью П. Е. Астафьева «Воля в знании и воля в вере» [2], я особенно остро почувствовал, что в истории русской философии существовали незаурядные, талантливые мыслители с кардинально иными взглядами на основную задачу философии, чем взгляды представителей так называемой «религиозной философии». Именно с этой работы Астафьева началось мое необратимое движение по пути решительного пересмотра истории русской философии, принципиальной «переоценки ценностей» в этой области национальной культуры.
Существует и еще одно обстоятельство, побудившее меня обратить особое внимание именно на П. Е. Астафьева. Дело в том, что нет, пожалуй, другого крупного русского мыслителя, «забыть» о котором с таким усердием стремилась бы эмигрантская историография русской философии. Известный opus magnum В. В. Зеньковского его просто не упоминает; в популярной книге Н. О. Лосского ему отведена одна и притом сомнительная строчка [3]; в «Очерках по истории русской философии» С. А. Левицкого Астафьева снова нет, и т.д.
А как обстоит дело с наследием П. Е. Астафьева сегодня? За последние тридцать лет (после начала «возвращения русской философии») издан единственный сборник его работ, притом издан крайне безграмотно и с какой-то хамской небрежностью [4]. В новом «энциклопедическом» словаре по русской философии Астафьеву отведена статья, сравнительно обширная – и совершенно пустая, игнорирующая практически все принципиальные положения его философско-психологического учения [5]. В довершение всех бед, появился некий «земляк» Астафьева, из числа тех, кто высасывает кровь своей жертвы единственно с целью ускорения собственного «карьерного роста» [6].
Тем не менее, основная причина, по которой я счел необходимым посвятить Петру Евгеньевичу Астафьеву отдельную монографию, связана не только и не столько с желанием восстановить справедливость, попранную в его случае с какой-то запредельной наглостью. Основная причина – иная.
Творческое наследие Астафьева можно по достоинству оценить, только рассмотрев его как можно полнее. Но дело не в том, что в этом наследии все одинаково ценно, в равной мере бесспорно и т.д. Скажу больше: в нем есть откровенно сомнительные положения, причем нередко именно их Астафьев отстаивает особенно упорно. Но в том-то и заключается «секрет Астафьева», что эти сомнительные положения оказываются у него тесно связанными с положениями несомненными; и если эта связь упускается из виду, вместе с сомнительным утрачивается и несомненное в его подлинной глубине.
Я далек от намерения «интриговать» читателя и потому уже в «Общем введении», следующем за этим предисловием, попытаюсь разъяснить, о единстве каких сильных и слабых сторон творчества Астафьева идет речь и каким образом это единство может стать отправной точкой для развития его идей. Но, конечно, принципиальную ясность в эти идеи и в возможность их творческого развития может внести только внимательное прочтение и обдумывание как предлагаемой монографии, так и особенно трудов самого Астафьева.
Остается добавить, что данная работа не требует обязательного знакомства с «Трагедией русской философии»; тем не менее, это знакомство весьма желательно. Упомяну также мою обзорную статью «Формирование основных типов национальной идеологии от М. В. Ломоносова до Н. Я. Данилевского» [7]; особенно в части, посвященной здесь «ранним славянофилам», читатель найдет материал, напрямую связанный с содержанием книги, которую он держит в руках. Однако, в общем и целом, всю принципиально необходимую информацию из указанных сейчас источников я включил или в основной текст, или в примечания к нему. Обращаю внимание читателя на то, что ряд примечаний (номера которых указаны в квадратных скобках) имеет пояснительный или прямо разъяснительный характер.
И наконец, два замечания чисто технического характера. Во-первых, курсив в цитатах, если не оговорено особо, принадлежит П. Е. Астафьеву, но все жирные выделения сделаны мною. Во-вторых, цитируя Астафьева, я сохранял, за самыми редкими исключениями, авторскую пунктуацию.
