1816
Поднимая бокал с мадерой, вдовствующая маркиза Хэвингэм сказала:
– Доктора запретили мне даже прикасаться к алкоголю, но я должна отпраздновать твое прибытие, дорогой.
– А что они тебе посоветовали, мама?
В тоне маркиза мать уловила явное беспокойство, чем была весьма озадачена.
Она привыкла к его манере говорить лениво и томно, как бы процеживая слова и глядя на мир из-под опущенных век, – манере, свойственной, впрочем, многим щеголям и денди в окружении принца-регента.
И хотя манера сия была не по нутру маркизе, она, будучи женщиной мудрой, никогда не выказывала своего раздражения.
– По-моему, вода, несмотря на ее гадкий вкус, помогла унять боль, – ответила она, – однако в Харроугейте довольно тоскливо, и я уже скучаю по дому.
– Тогда тебе представится для этого благоприятный повод, – пообещал маркиз.
Мать вопросительно посмотрела на сына, а он встал с кресла и повернулся спиной к камину.
Апартаменты маркизы находились в самом дорогом отеле Харроугейта, и можно было заметить, что она успела смягчить слишком чопорную обстановку несколькими штрихами, как нельзя лучше свидетельствующими о ее вкусе.
На одном из боковых столиков красовались написанный маслом портрет и миниатюра, изображавшие самого маркиза; повсюду стояли вазы с оранжерейными цветами – без них он не мог представить себе свою мать. От строгого атласа кресел уже не веяло холодом благодаря подушкам, а оба ее маленьких спаниеля встретили его пылким приветствием.
– Ты устроилась здесь вполне уютно, – сказал он так, словно впервые увидел неудобства жизни в отеле.
– Вполне, – согласилась маркиза. – А теперь, Галлен, я готова услышать твое сообщение. Нисколько не сомневаюсь, дорогой, что ты проделал такое длительное путешествие не только из желания убедиться, что я живу в уюте.
Вдова оценивающе оглядела сына. Действительно, редко встретишь молодого человека столь красивого и безупречно одетого и одновременно столь мужественного.
Одежда маркиза подчеркивала широкие плечи и узкие бедра, хотя, откровенно говоря, атлетическая фигура его являлась предметом отчаяния портных.
Бытовавшая тогда мода восставала против сильных мышц, натягивавших тонкий габардин сюртука.
Однако в «Комнатах для джентльменов» на Бонд-стрит маркиза знали как непревзойденного мастера бокса, ну а с рапирой в руках ему трудно было найти подходящего соперника.
Многие отдавали ему должное за стойкую приверженность спорту, молодые щеголи и франты тщетно завидовали его умению разбираться в лошадях и безуспешно пытались так же, как он, завязывать галстуки.
Но если мир или, точнее, бомонд видел в маркизе равнодушного и самоуверенного циника, его мать знала, что он может быть заботливым, добрым, а иногда на удивление нежным сыном.
Поэтому она ничуть не усомнилась в искренности сына, когда он сказал:
– Если б я услышал, что тебе в самом деле необходимо мое общество, мама, то приехал бы и в Харроугейт, и куда угодно, лишь бы порадовать тебя.
– Ну что ты, дорогой. Я никогда не стала бы обременять тебя до такой степени, – ласково ответила вдова. – Но скажи мне наконец, зачем ты приехал?
– Я решил жениться, – немного поколебавшись, молвил сын.
– Галлен!
Маркиза была так изумлена, что поставила бокал с мадерой, дабы не разлить вино.
– Неужели? – всплеснула она руками. – Неужели ты действительно встретил женщину, которую хочешь назвать своей женой?
– Мама, я решил жениться, потому что, как тебе известно, мне нужен наследник, – ответил маркиз. – Кроме того, моя жена должна иметь хорошее воспитание, иначе я буду скучать.
– И кого же ты выбрал?
– Я сделал предложение леди Берил Фернлей, – продолжал маркиз, – и поскольку мне не хотелось, чтобы ты узнала об этом из газеты, попросил Берил и ее отца пока не объявлять о нашей помолвке.
– Леди Берил Фернлей… – неторопливо сказала вдова. – Ну конечно же, я слышала о ней.
– Она, несомненно, прекраснейшая девушка в Англии, – стал убеждать маркизу сын, – бурно ворвалась в свет и добилась высшего признания, даже сам принц назвал ее «несравненной» раньше, чем знатоки Сент-Джеймского клуба удосужились это сделать.
