Деревянный двухэтажный барак, добротный такой, еще царской постройки, вместил в себя нынешней зимой военный госпиталь. А зима эта подходила уж к концу, не желая, правда, уступать первенства преемнице своей, и нагоняла, насылала ветра и морозы, словно прикрываясь ими от неминуемого конца. За окнами уже темно, и только вой ветра и лай собак, да скрип фонарей на столбах нарушали привычную вечернюю тишину.
Степаныч (местный кочегар и по совместительству мужских рук мастер) постарался сегодня на славу, и в помещениях госпиталя довольно жарко. «Согреть сынкам косточки, продрогли, чай, там, под Сталинградом; жар-то, он костей не ломит – еще дед мой покойный говаривал, Царства ему небесного.»
Дежурный врач, Вера Анатольевна, скинув овечью душегрейку, читала при керосинке в своем кабинете книгу. Дежурства в последнее время протекали довольно спокойно. Нет уж того прежнего надрыва. Ночью почти никто не беспокоил. Тяжело раненых еще как две недели назад переместили в областной госпиталь, что в 50-ти километрах к югу, ближе к Астрахани. На фронте затишье. Битва на Волге – ну, та Великая, Сталинградская, как назовут ее потом, где сломлен был хребет вермахту, – выиграна! И все, и всё; словно выдохнули в последние дни. Тот ужас осени, а затем и зимы остались в ближайшем прошлом. Конечно, еще никто не отошел от пережитого, и ой как далеко до полной, окончательной победы над врагом, но уже легче, и все, повторюсь, словно выдохнули после непосильной, безмерной ноши и цены, что пришлось за это заплатить. Госпиталь спал… В дверь кабинета постучали.
– Да-да, открыто, – пригласила врач, оторвав свой усталый взгляд от книги, протирая глаза. На пороге появился мужчина.
– Будьте любезны, включите свет, там справа.
Зажегся свет. Мужчина был довольно крепкого телосложения, роста выше среднего с совершенно седыми, как пепел, волосами. Сразу нельзя было понять его возраст, прищуренный взгляд синих глаз обнажал морщинки на их уголках, а когда мужчина не щурился, они превращались в белые линии на его загорелом, обветренном лице. Но старческих морщин пока не видно. «Лет 35-40», – определила про себя Вера Анатольевна, часто моргая, привыкая к свету. А еще она подумала: «Какой жгучий, пронзительный взгляд, аж не по себе становится».
– Добрый вечер.
– Добрый.
– Я к Вам вот по какому вопросу. – Мужчина замолчал, рассматривая кабинет. Одет он был в холщовые штаны и подпоясанный распашной халат, тапочки на босу ногу, в руках держал полупустой вещмешок. – Вы уж извините за вид мой неприглядный, – поймал он на себе взгляд тридцатилетней женщины.
– Да ничего страшного, здесь все так ходят.
– И не сочтите за дерзость, – мужчина вновь замолчал.
– Да говорите уже, что стряслось?
– Да, собственно говоря, ничего, уснуть не могу.
– Вы новенький?
– Новенький, новенький.
– Не видела Вас просто раньше. А из какой палаты?
– Да там, – и он махнул рукой.
Врач поднялась из-за стола и подошла к металлическому стеклянному шкафчику.
– Может, успокоительного Вам дать? У Вас диагноз какой? Вижу не ранены. – Диагноз? Какой же он? – задумался мужчина.
С минуту они молча смотрели друг на друга. – Говорят, срыв нервный, переутомление там какое-то, сознание потерял на построении; сказали полежать недельку, а как тут полежишь, если глаз не сомкнуть.
