© Л. Д. Гудков, Б. В. Дубин, статьи, 1995, 2009
© Н. А. Теплов, обложка, 2009
© Издательство Ивана Лимбаха, 2009
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Тема интеллигенции (и во многом связанная с нею проблематика литературы, точнее – особой литературной «идеологии») оказалась для нас значимой в 1970–1980-х гг. по нескольким причинам. Прежде всего, в связи с неопределенностью потенциала изменений в советском обществе. За общую рамку интерпретации социальной реальности нами и нашими коллегами была принята идея модернизации в ее специфически российском и, далее, советском варианте – модернизации запаздывающей, форсированной по темпам и средствам, принудительно проводимой «сверху», а потому, в конце концов, постоянно притормаживаемой, блокируемой и не завершенной по настоящее время[1]. Интеллигенция, далее, понималась при этом как «элита». В ней виделась единственная продуктивная в культурном смысле группа, чей авторитет, моральная значимость и социальное положение обусловлены способностями порождать идеи и ценности, нести новый взгляд на вещи и давать этому новому связные смысловые интерпретации – «язык» – независимо от среды и обстоятельств, в которых оказывается и принуждена существовать сама группа.
Производимые этой «элитой» смыслы, идеи, суждения, как мы думали, подхватываются со временем другими слоями и распространяются в обществе, которое интегрируется тем самым в некое единое социальное и культурное целое. (Неявно при этом предполагалось, что просветительская по своей роли интеллигенция, пробуждая к самопониманию и гуманности, воспитывая терпимость и уважение к частному и индивидуальному, «подымая» над мертвой официальной идеологией, вместе с тем постепенно очеловечивает, демократизирует это косное социальное тело.) У культур-антропологов этот способ интерпретации называется «спуском образца» – от высокостатусных групп в репродуктивную среду, а далее к широкой массе. Такой подход и взгляд на вещи, собственно, и поддерживал надежды на некоторую либерализацию и возможное оцивилизовывание советского общества. Накопленный за десятилетия культуротворческими группами, но задержанный цензурными рогатками и дисквалифицированный по идеологическим соображениям потенциал образованных слоев «на глазок» определялся тогда по вершинам – лучшему в правозащитном движении, тамиздатовской словесности, нескольким уникальным научным семинарам, а потому предполагался весьма значительным (отсюда шел наш интерес ко «второй культуре» и таким механизмам групповой динамики, как разного типа журналы). По всему казалось, что высвобождение этих разных по тематике и направленности идей, концепций, текстов, сам выход их авторов и кругов ближайшей к ним публики в открытую жизнь не смогут так или иначе не повлиять на структуру и уровень общества, систему социальных связей и институтов, станут «естественным» источником социального и культурного развития.
Допущения об интеллигенции как элите и о спуске образца как механизме «безболезненного» развития общества приходится отнести сегодня к разряду собственных иллюзий (разумеется, иллюзии тоже входят в структуру действия и понимания, социальных сдвигов без них не бывает, но это уже другой, особый разговор). Социальные процессы и культурные трансформации оказались более затяжными, тяжелыми, неоднозначными и по ходу, и по следствиям (разложение и распад – разновидности социальных процессов со своей структурой, динамикой и т. д.). Осознание относящихся сюда обстоятельств в их не всегда приятной, но принудительной фактичности так или иначе документировано в статьях конца 1980-х – середины 1990-х гг., написанных, в основном, для литературных журналов и собранных в настоящей книге. В самом общем виде итоги нашего анализа и рефлексии можно свести к следующему.
Советская и постсоветская интеллигенция – не элита. Если взять ее место в социальной структуре, характер образования и профессиональной подготовки, связи внутри группы и формы коммуникации с другими социальными партнерами, то интеллигенция в целом, как функциональное образование, – это массовая бюрократия, кадровое обеспечение подсистем воспроизводства рутинизирующегося постреволюционного тоталитарного общества. Ее собственный интерес связан прежде всего с некоторым, по мере возможности, смягчением «крайностей» в отношениях между опекающей властью и подопечным населением. Делается это с помощью отсылок или призывов к известному «уровню» цивилизованного, нормального существования, то есть – через консервацию представлений о подобном порядке, который либо вынесен «вовне» (такова утопическая конструкция «Запада», включая, конечно, самые мрачные антиутопии), либо помещен в «прошлое» (мифология «устоев», «почвы», «собственного пути», или – в более деликатной форме – «традиций», «наследия»).
