Эссе о пространстве
Трактат о понимании
Пространство – ничто, которое чтойствует странствиями. Пространство – неместо места. Пространство – невидимое мещанство неба. И с этим ничего не поделаешь.
На доске смыслов порхают черные значки распятых червячков отчаяния. Но пространство – блаженство движения, по-женски уклончивого, незаметного, несовершённого в своём завершении. Оно наивно окоёмом самого себя.
Распахнутость постоянных зачёркиваний, очерчивание непонятных, непонятых подробностей, затушёванность бывшей чёткости пейзажа, жалостных урочищ телесных танцев, ходьбы бытия хотя бы. На лодке краснеющих печатей барочного заката, захода пламенеющих отчёркиваний, нежданных отточий пространство землисто, землянично-пахуче почивает – теплеющее, тёплое, сочащееся подсосновым песчаником.
Как бы то ни было, стоит украсть цукаты панорамного воздуха, ахинею разбрызганных горизонтов. Хиной мхов, муравейников уходишь от оторопи – приподнятой, лихорадочной – сущего, в займища шелеста, бересты лести. Пространство – дисграфия пляшущего дождевого шума.
Зноем плывёшь – новый Ной, спасая отблеск почти утонувшей мысли, свежести балансирующим образом жестикулируя, спасаясь, укрываясь. Дай знать: есть ли знать равнин или плато, вне жары жестяной, шерстяной и рыжей? Всякое место есть своё собственное отсутствие, напутствие, простирание в белизну и тризну.
Нескромная улыбчивость грота горного, укромного и кротового. В корнях бытия – у-бытие. Расплавленье лепета лун латунных – омелой, мелом, леммой. Стихай, снежность хайку, укрой стих ножевой, может быть – неживой.
Запиской ткёшь полотно пространных полостей, лопастей, неслыханных лопарей старости. Расти, растаможивайся, проникай, тиражируйся – чернота чар енотовых – и не парься одичалым проуном. Лесенькой, гармошкою, щёточкой, песнопеньями требуй пени затверженным писком позёмки.
Отстань становищем и кострищем щемящей игрушки одиночества, очковтирательства чеканных часов отрочества. Фигуркой, оловянным солдатиком стреножь фары настающих, нетающих пейзажей. Отуманен, купой упоён купчина вечера в ветчине закатной (вчерне). Опоздав – чей-то твой – зданевичем озадачен и задан.
Ярусами ярости, уступов парусами – отстой патрубков, ублюдков, верб и людей. Урус, блюди русло – либо алей, сурьмяный, отшитый. Не костяное ли небо над нами? Домик якутией укутан, запахтан впопыхах. Упущен, ты стронут стропилами унт, пилами лиловеющих лип, обносками гроз змеящихся. Сатаней – или притихни – хваткий автаркией сирых рысей аллей.
Пообостыв, басурманом брежу, журя ржи урманы и балаганы. Улагай расчертил багеты пыльных лаптей подержанных. Караулом – ритуал галилеев, стеклянной пробиркой. Автобиография графина, воды, чайника – вот о чём невозможно повздорить, хотя бы и в саже жимолости. Жалей больше об олове холмистых, матерчатых туловищ, ловящих подвздошно dreams and projects. Виждь.
Всяческий вождь – жид, ждущий видения, оторопи, радения. Оторочкой собственного конца он утирает слёзы зыкающих сторонников, жующих сопли таинственных призывов. Ропот инея неслышен им, как и топорная заря оконных рам. Растерзанный, астматичный, занюханный – ухнет пересменкой заспанных вахтёров графизм носорожьего броневика. Барством потянет и валерьянкой сумерек отечества, блажных, отёчных.
Низменное небо овражной сети пространства требует братства равнин, городов, селитеб. Блюдя росчерки окружных дорог, не меняй абриса земных образов. Осторожность творожных речных рассветов живёт отдалёнными портами морской ворожбы, рождающей пышность пен и измен. Вот классицизм утлых яликов, уходящих угловато в нечто такое тревожное перспектив, статуй, ватных спектаклей.
Оброненная обнажённость линий нижет, лижет боры невидимых тел огня, гнетущих пауз промежности – узилищем робеющей тени. Оставленный, отставленный инеем немеющих поз, ты не владеешь мимо текущим ландшафтом угроз, грёз, шарад. Уклон лона, клей телесных путей опутывает, утешает, шалит. День кланяется, клянётся бреющим полётом окрика, огибая гибель близких ладоней. Брага укрытого света – горит, грает, играет – бумагой смеющихся рытвин и клякс.
Трансильвания смыслов – базар лесных опушек, пушащихся ёлочками пограничных окраин ветров и вер. Транспозиция поля, просёлка, заимки, погоста образуется узорами дышащих, колышащихся прозоров, озираний, режущих глаз слезой ветреных светлеющих окоёмов. Ветвящийся раззор ручейных бликов калымит хладом влажнеющего нёба. В каре собраны разнопле-менные травы, бурьян, валежник, винтаж поместной памяти. Как пружина, выпрямлен уже незаметный уж становища детских штабов, давних локусов палевых отголосков воздушных знаков, незнаемых более законов былого пространства вездесущности, вездедомности, вездестранности.
