Монах долго осматривал его затылок и шею, просил крутить головой, наклонять и задирать её, трогал и трогал отек пальцами, выдавливая из раны кровь и после этого сказал:
– Думаю… Слава Богу, кость в шее цела и зашивать рану не нужно… Вдруг начнёт гнить, отставлю гною выход. Волосы вокруг выбрею, так рана будет чище. Смажу серной мазью с шалфеем. Болит?
– Терпеть можно, – отвечал кавалер, пробуя вертеть шеей.
Рене, Роха и Бертье стояли тут же, молчали, смотрели и слушали монаха, и Максимилиан был тут, и ещё сержанты. И поэтому разговор, который начал Рене, был Волкову особенно неприятен.
– Какая в вашей храбрости была необходимость? – спросил Рене, вертя его помятый шлем в руках. – Я у Бертье спросил, так он говорит, что вы пошли вперёд сами.
– Туман был, – сухо ответил Волков.
– Туман? А может, ты храбрость свою показывал? Так тут и так все знают, что ты храбр до безрассудства, – на правах строгого знакомца фамильярно «тыкал» ему Игнасио Роха. Он взял из рук Рене шлем Волкова и попытался пальцами вытащить застрявший в «затылке» обломанный шип моргенштерна. У него не вышло, шип сидел намертво.
– Вся наша блестящая победа ничего бы не стоила, если бы вы сейчас были мертвы, – продолжал Рене.
Эти нравоучения раздражали кавалера, а ещё монах так противно выскребал рану бритвой, что хотелось заорать на него. Он едва сдерживался, чтобы не послать офицеров к чёрту. Только Бертье встал на его сторону:
– Да будет вам, господа, ничего же не произошло, иной раз мне самому хочется встать в первый рад, взять топор да позабавиться немного, тем более что кавалер пошёл вперёд из-за тумана. Я ему сказал, что его место под знаменем, а он ответил, что в таком тумане никто его там не увидит и что нужно поглядеть, кто там впереди.
– Кавалер, – продолжил Рене, – мы не смели бы вас упрекать в другом случае, это было бы вашим делом, где вам быть во время сражения, но вы наш вождь, а ещё наш сеньор. Вы дали нам место для домов на вашей земле, дали нам землю для пахоты, и нам не хочется этого терять. Если вас убьют, а вы не оставите наследника, на Эшбахт сядет другой господин. Он может привести своих людей, а нас попросит вон. Так что ваша жизнь… Она не только ваша.
– Он прав, Фолькоф, – сказал Роха всё так же фамильярно. – Ты уж либо заведи наследника, либо не лезь на рожон.
Кавалер молчал. Будь они хоть трижды правы, слушать их ему надоело. Волков оттолкнул руку монаха, который, кажется, закончил брить ему затылок, встал и пошёл прочь от них. За ним отважился пойти только Максимилиан. Да ещё монах.
– Господин, дозвольте смазать рану! – брат Ипполит бежал за ним с вонючей склянкой.
Кавалер остановился, дал монаху закончить работу. И тут к нему пришёл немолодой сержант из людей Брюнхвальда. Волков помнил его ещё по Фёренбургу:
– Господин, эти сволочи машут тряпками с того берега.
– Машут? – Волков повернулся, стал приглядываться.
Солнце уже встало, тумана на реке почти не осталось, дымка лёгкая, да и только. Другой берег уже можно рассмотреть. Да, с того берега кто-то размахивал белым полотном. И ещё один был, махал большой зелёной веткой.
– Вы бы не стояли так, господин, – сказал сержант и встал перед Волковым. – Не дай бог, найдётся у них хороший арбалетчик, а вы без шлема.
– Нет, – отвечал кавалер, – они стрелять не будут, они хотят мертвяков забрать.
– И что? Отдадим? – спросил сержант.
– Пусть забирают, но ты спроси, чего хотят.
Сержант быстрым шагом пошёл к реке:
– Эй вы, безбожники, чего вам? – орал он, подходя к воде.
– Парламентёр к вам, примете? – кричали с того берега.
– Господин, – обернулся к Волкову сержант, – они спрашивают…
– Пусть едет, – сразу сказал кавалер, он всё слышал.
– Господин Эшбахта дозволяет вам, безбожники, ступить на его землю. – Прокричал сержант.
На лодке с двумя гребцами приплыли с того берега немолодой офицер и горнист. У обоих белые ленты на левых руках. Волков принимал их сидя, Рене, Бертье, Роха стояли за его спиной.
Трубач протрубил «внимание», офицер поклонился и сказал:
– Я ротмистр Майлинг из Перенгира.
– И что вам надобно, ротмистр Майлинг из Перенгира? – спросил Волков и был с ним невежлив, не стал представляться.
– Жёны наших людей хотят знать, есть ли такие из наших людей, что остались живы и что сейчас находятся в вашем плену.
– Жёны? – злорадно хмыкнул Роха.
– Ваши жёны, наверное, знают, что их мужья всегда вели «плохую войну», никого в плен не брали. Отчего же ваши жёны думают, что с вами будут вести «войну честную»? – ответил Волков.
– Значит, пленных наших у вас нет? – уточнил прибывший офицер.
– Ни единого.
Офицер помолчал, вздохнул и сказал:
– Дозволите ли вы забрать тело капитана Пювера? И других павших.
Сначала кавалер не понял, о чём просит приехавший, а когда понял, так едва сдержался, чтобы не выказать радость. Неужели и капитан их тут погиб? Какая это радостная новость была. Но при этом горце Волков радоваться не стал, сдержавшись, он только сказал великодушно.
– Забирайте всех.
– Вы излишне добры к этим еретикам, кавалер, – заявил Роха, весьма недружелюбно глядя на парламентёра и трубача, – нужно было послать их к чёрту. Он их папаша, кажется. А вот этих вот двоих повесить.
