Дар благодати Христовой коснулся моей души едва ли не с самого рождения. Почтенные сестры во главе со светлейшей настоятельницей Вендулой исполнили просьбу моей матери, взяв меня на попечение в свою обитель – один из монастырей Великой Богемии. Именно там меня нарекли именем Аннески Уславской, мне был дарован кров, свет, а также умение обращаться со словом Божьим. Воспитанная в строгости и нестяжательстве, обученная искусству правильной молитвы и азам классических наук, я должна была посвятить всю жизнь свою служению Господу нашему. На протяжении восемнадцати зим, почти сразу после того, как я получила дар членораздельной речи и способность ходить, изо дня в день я стояла в недвижимости среди сестр своих, одетых в невзрачные рясы, и восхитительные песнопения псалмов изливались из уст моих. Сие размеренное, но в тоже время искренее служение Господу, подкрепляемое переписью античных манускриптов, коих было достаточно в библиотеке этой крепости Божьей, составляли основу моего бытия.
Моя жизнь текла неизменно до той летней поры, когда наша настоятельница внезапно пала от немощи и, будучи на смертном одре, созвала сестер, дабы раздать им последние наставления. Каждая из нас получила священное указание «хранить верность христианским заповедям по образу девства Божьей матери, самоотверженно прославлять Господа нашего Иисуса Христа, а также содержать обитель нашу в святости и чистоте, укрепляя веру по латинскому обряду внутри ее и за ее пределами». Мне же было поручено большее: по воле Вендулы я должна была немедленно покинуть стены монастыря, дабы самоцвет Гильома – реликвия сего прихода – обрела свое истинное пристанище в деснице Помазанника Божьего и тем самым возвеличила Славу Христа на территории всей Богемии, а быть может и далее.
Я подчинилась сей воле безропотно и бесстрашно, рассудив, что смысл метафоры, которая определяет мою миссию, обязательно явится мне, если я сохраню и приумножу собственное стремление к праведности и самоотверженности во всех последующих действиях. Кроме того, я искренне надеялась, что успех моего странствия мог бы стать платой за мое излечение от болезненных видений пустошей Преисподней, которые случались со мной все чаще и явственнее по мере моего взросления. В начале своего путешествия я смела полагать, что по исполнению мною обета, данного Вендуле, Господь освободит мой разум от все крепче сжимающей его медвежьей хваткой безумия.
Итак, в начале следующего дня, облаченная в ветхую шерстяную робу, я, благословленная умирающей Вендулой, связанная с ней и Сестрами по вере священным Обязательством, положила начало своему одинокому странствию. Все, что происходило со мной далее, я обязалась записывать в дневник, единственное предназначение которого – явить читателю свидетельство моего праведного воссоединения с божественной благодатью или же греховного падения в бездонную пасть Люцифера.
Необъятный луг – первое, что предстало моему взору, стоило мне проделать не более тысячи шагов прочь от Обители. Я не помнила, когда последний раз покидала намоленные чертоги монастыря, и от этого мне стало не по себе. Тревога в смешении с изумлением от вида бескрайнего пространства, устланного разноцветными и необычайно яркими лоскутами ботанических чудес, ввергла меня в оцепенение. Но сколь ни были чарующе яркими полевые цветы и травы, чьи стебли устремлялись ввысь, и сколь ни был невероятен их волшебный аромат, сие изобилие жизни было не в силах преодолеть пелену бесцветного небосвода, застывшего во вселенском унынии и растворявшего в себе всех и вся. Чем глубже я проникала в недра луга, тем сильнее замедлялось время и меркли оттенки бытия вокруг. Считанные мгновения оставались до того, как небесная сфера бесповоротно объяла бы своим вязким естеством все сущее, побуждая твердь обратиться в себя саму, а звуки в безмолвие… Лишь обращенная к Господу молитва, произнесенная сотню тысяч раз, пробудила в моей мечущейся душе силы избежать погребения заживо в обступающей со всех сторон блеклости и мертвенном отчаянии. Благодаря ей бесцветность была сломлена, на смену ей явились привычные сумерки, поразившие мои телесные члены невыносимой усталостью и дрожью.
Лишившись света, испытывая нужду в пище и воде, я чувствовала, как сердце, угнетенное слабостью, бьется все медленнее и громче, предвещая скорое падение тела моего на разрезающую плоть подобно клинкам траву. Но и при сиих обстоятельствах мой разум продолжал здравствовать, влекомый вперед повторяемыми снова и снова словами Священного Гимна, восхваляющими величие Творца, ограждающими от непоправимого.
Темно-синие плоды ежевики утолили мой голод. Сладость спелой и сочной ягоды, так не похожая на вкус монастырской пищи, наполнил мои уста и побудил меня ощутить удовольствие. Эмоции, рожденные усладой, оказались двойственными. Да – насыщение принесло радость моей плоти, но в душе вздымалось сожаление, ведь я не сумела подавить в себе потребность в еде, когда силы решиться на это еще оставались. Грех неотступно следовал за мной с самого начала моего странствия.
