Носильщики остановились у крыльца, встав так, чтобы сидевший в портшезе человек мог выйти прямо на каменную ступеньку и не испачкать изящные легкие туфли в майской лондонской грязи. Этого мало – всадник, сопровождавший портшез, спешился и, взойдя к самой двери, протянул к портшезу руки; тому, кто тайно прибыл ночью в дом лекаря Димсдейла, требовалась помощь; хромая нога мешала ему во многом, но подчиненные выучились ему молча помогать. Сам же он выучился принимать помощь без особого смущения, хотя это и не сразу ему далось.
Второй всадник, закутанный в плотный суконный плащ так, что лишь нос торчал, остался в седле.
Все пятеро были в масках: носильщики – в кожаных, всадники – в матерчатых, а тот, кто вышел из портшеза, – в шелковой. Из-под черного шелка виднелись рот и модный острый клинышек рыжеватой бородки.
– Благодарю, Роули.
– Погодите, милорд, я постучу.
Стук был условный. Лекарь был предупрежден о визите – его ученик сразу отворил дверь.
Ученик был молод, и его грызло любопытство: кем бы мог быть этот ночной гость в шелковой маске, в довольно длинном черном плаще, достигавшем колен, в перчатках из прекрасной испанской кожи, но без шпаги, как полагалось бы знатной особе. Правда, шпага Роули с причудливым эфесом была несколько длиннее обычного клинка, и если бы лекарский ученик разбирался в оружии, он бы предположил: испанская, из толедской стали.
После того, как по особой милости Божьей шторм разметал, а английские корабли порядком потрепали Великую армаду, посланную испанским королем, чтобы покорить строптивый остров, уцелевшие суда ушли к северу, и там многие нашли свою погибель – шторма выбрасывали их на скалистые берега. Для местных жителей это было праздником – на разбитых судах они находили много ценного, от капитанских кошельков с золотом до бочек с оливковым маслом. Так что испанское оружие в Англии не было диковинкой.
Вышколенные носильщики сразу отошли и спрятались за углом. Второй всадник, ведя в поводу лошадь Роули, отъехал на полсотни шагов и встал так, чтобы видеть всю улицу справа и слева, а также темный и, возможно, опасный переулок.
– Прошу вас, милорд. – Ученик повел гостя к крутой лестнице, там остановился в нерешительности: ему бы следовало, подняв повыше свечу, подниматься первым, но оказаться спиной к такой знатной особе, да и не спиной даже…
– Иди, дурак, не заставляй милорда ждать, – приказал Роули.
Комната, куда их привели, была закутком на чердаке. Лекарь Димсдейл встретил на пороге, поклонился и указал рукой на постель.
– Вот он, милорд.
Они были знакомы уже несколько лет, лекаря милорду рекомендовал Роули, убедившийся, что этот человек умеет держать язык за зубами. Димсдейл даже исполнял некоторые поручения. Причем весьма ловко.
– Спит?
– Да, милорд, у него подушка набита хмелем, и я дал ему снадобья. Так лучше – он, если не спит, пытается снять с себя повязки и орет. Он такое орет, что мне становится страшно.
– Да, лучше, чтобы он помолчал, – сказал милорд. – Хорошо. Кто-нибудь знает, что у тебя на чердаке спрятан раненый?
– Джек, мой ученик и слуга. Стряпуха Мэри.
– Стряпуха не проболтается?
– Я с ней сплю, милорд, и она надеется обвенчаться со мной. До сих пор ни разу ни о чем не проболталась. А тут у меня и знатные дамы бывают. Вы понимаете…
– И никто не видел, как его внесли в твой дом?
– Этого я знать не могу, милорд. Дело было поздно вечером.
– Роули, ты уверен?
– Прежде чем вносить раненого, я послал Гарри пробежаться по переулкам. Ни в одном окне не было света. Прохожих с факелами тоже не было, – ответил Роули.
– Хорошо… Я твой должник, Димсдейл.
– Всегда к услугам вашей светлости, милорд.
Милорд подошел к постели. Лекарь, быстро забрав у Джека подсвечник, осветил голову и плечи лежащего человека, прочее было укрыто одеялом.
Голова была обмотана бинтами крест-накрест, оба глаза и щеки спрятаны под слоями холста.
– Милорд, Димсдейл вытащил его с того света, у черта из когтей, – сказал Роули. – Клянусь, когда я вез его сюда, то был уверен – не довезу. Сам удивляюсь, откуда у меня взялось столько милосердия.
С виду Роули менее всего был похож на аллегорию Милосердия. Это был сорокалетний плечистый мужчина, чье лицо громко говорило о полной опасных приключений жизни: перебитый в драке нос; довольно глубокий и корявый шрам на щеке – старый; свежий шрам через лоб и висок; половины левого уха недостает; а сколько отметин на теле, знала лишь его подруга.
Димсдейл молча кивнул. Роули сгустил краски, желая показать в лучшем свете старого приятеля, и лекарь был ему за это благодарен. Милорд же прекрасно понял этот маленький благотворительный обман.
– Да, при твоем ремесле милосердие – вещь лишняя и обременительная, Роули. – Милорд усмехнулся. – Оно будет оплачено особо. Хотя не так все это замышлялось…
– Он сам виноват, милорд. Я с ним условился, как ему себя вести, все ему растолковал, он согласился. Все должны были видеть, что мы друг с другом ссоримся и достали ножи. Но он обозвал Фризера, стал над ним издеваться, отчего – я не понял. Фризер также принялся на него кричать. Словом, спектакль кончился и началась настоящая драка. Когда Фризер ткнул его кинжалом в лоб, я думал – острие, пробив глаз, войдет в мозг. Но, видно, этот гуляка и распутник зачем-то еще нужен Господу. Все прочее сделано так, как вы приказали, в безымянную могилу опустили большой узел с тряпьем.
