Постепенно начинаю осознавать, что нахожусь в каком-то сером пространстве, мутном и вязком. А вокруг будто ничего нет, кроме этой серой массы. Нет ни чего-то важного, ни простого – только колба с веществом, а я в ней пульсирую. Вернее, то расширяюсь, занимая весь этот объем, то съеживаюсь во что-то свое, ценное и очень личное. И в таком состоянии, не имеющем ни начала, ни конца, осознаю необходимость отсюда выбираться. Осознаю, но беспомощность настолько велика, а усилия мизерны в сравнении с масштабностью серого вещества, что на ум приходит только тихое смирение. Время от времени из сероты́ вырываются звуки сожаления, они примитивные, прицокивающие, не облеченные в слова, но интуитивно я сразу понимаю, что это вздох сожаления: «ох-ох-ох» или что-то подобное. Я слышу его, и немного успокаиваюсь. Он вселяет уверенность, что хоть кому-то я не безразличен, и в то же время сочувственно показывает, что здесь находиться плохо, что нужно отсюда уходить. Пульсации достаточно медленные и плавные, чтобы успевать осознать происходящее и пытаться определить, кому же мое такое состояние небезразлично.
Усилия, направленные на распознавание этого объекта сочувствия в промежутках между полной потерей концентрации, наконец приносят успех. Прицокивающая – это женщина. Маленькая ссохшаяся старушка, с впавшими от отсутствия зубов губами и очень глубокими морщинами. С кожей свинцового оттенка, больше напоминающей мумифицированного фараона, чем обычную старуху. И, при этом, она излучает теплоту, она искренне сочувствует, она оберегает. Её присутствие эхом отражается в мозгу как «ох-ох-ох». Возможно, она мать моей матери – или я хотел бы, чтобы так было. Я чувствую значимость её присутствия и уважение к ней. Если бы вы видели тот образ, что видел я, удивились бы, насколько старость может быть привлекательно притягивающей.
Пульсации продолжаются, серая масса непонятного вещества приходит в движение, переливается то ли эмоциями, то ли желаниями, но не меняя своего цвета и вязкости. Так повторяется снова и снова, я чувствую эти волнения, по-прежнему ощущая сочувствие той, кто понимает происходящее намного лучше меня – и, причем, очень давно. Постепенно личный интерес начинает вести наружу, не принимая во внимание заботу маленькой ссохшейся старухи, знающей об этом мире значительно больше меня и многих мне подобных. Сказать, что всё происходящее – заслуга исключительно моих волевых усилий, было бы в корне неправильно. Тут больше инициатива принадлежит древним силам, передающим необходимые навыки в генетическом коде, силам, дремлющим в каждом человеке с рождения. И вот пространство рвется, линия горизонта разрывает липкую серость, перед глазами постепенно начинают проявляться свет, цвета, объекты.
Вокруг очень ярко, наполнено разнообразием форм, теней и красок. Я нахожусь в каком-то прямоугольном помещении, окрашенном в приятные нейтральные тона. Перед глазами бугрится скомканная белая ткань, за ней замечаю четырех существ, пристально в меня вглядывающихся. Вокруг располагаются всякие прямоугольные предметы: для входа-выхода, для попадания солнечных лучей, для хранения вещей. Прямоугольники на стенах, на полу. Я, наверное, попал в некую прямоугольную вселенную, лишь фигуры наблюдающих меня существ как-то не вписываются в общую картину этого мира. Кроме отдаленно угадывающейся вертикальной симметрии, у них с угловатой обстановкой нет ничего общего. По всей видимости, они случайные гости здесь.
В голове путаются мысли. Кто я и где нахожусь? Взгляд инстинктивно бросается рассматривать всё вокруг, но инстинктивно останавливается на стоящих передо мной… людях. Да, это люди. Два пожилых мужчины и две женщины, всё их внимание приковано ко мне, и, судя по затянувшейся паузе, они ожидают от меня определенных действий.
После незначительного промедления молчание нарушает пожилой авторитетный мужчина – он в данной группе, похоже, главный. Он подходит, ещё раз внимательно вглядывается в меня, и, присев на расположенную рядом конструкцию из прямоугольников, начинает задавать вопросы:
– Вы знаете, где сейчас находитесь?
Помните, как вас зовут?
Вопросы приводят меня в замешательство: я понимаю, что не знаю, где нахожусь, и ко всему прочему – оказывается, что у меня во что бы то ни стало должно быть имя или какое-то название. Для того чтобы подтвердить свое существование в этом мире, имя, по всей видимости, – обязательный атрибут. А по постановке вопроса понятно, что оно у меня есть. И это логично, что оно у меня есть, ведь я твердо осознаю, что существую, а без имени прямоугольный мир, скорее всего, меня просто бы отторг, вытолкнул назад в мою липкую пульсирующую серость.
– Нет, не уверен, – отвечаю я, радуясь тому, что, оказывается, могу выходить с людьми на связь.
Мой ответ меня поразил – впрочем, ровно настолько же, насколько стоящую напротив пожилую пару. У мужчины глаза округлились, лицо нервно напряглось, а ноздри уточились и приняли более агрессивный вид, как у арабского скакуна, сорвавшегося с места в галоп. Женщина же вздрогнула, каждая её морщинка и мускул искривились и наполнились страданием, в глазах выступили капли жидкости. Она сразу как-то съежилась и прижалась к своему спутнику, а тот её обнял. Меня же ответ поразил тем, что произнесен был чем-то, расположенным немного ниже осознающего себя как «Я». Оказалось, у меня есть продолжение – то, чем я четко и внятно сформулировал ответ. Рядом лежат две руки, которые беспрекословно выполняют все мои команды, а кроме всего прочего, под скомканной тканью белого прямоугольника тоже «Я». Данный факт меня очень обрадовал. Слегка пошевелившись, я узнал границы своих владений. Хоть ткань и скрывала большую часть тела, моя принадлежность к человеческому виду стала очевидной. Располагая столькими элементами, кроме сознания, созерцающего происходящее вокруг, я определенно имею имя, обязан его иметь! Жаль только, что не помню. Скорее всего, реакция мужчины и женщины тоже вызвана сожалением по этому поводу.
