1
Был прилив, – и широкая, тёмная река, впадающая в море, плескаясь беспорядочными волнами, текла вспять: рыбацкая сеть, обозначенная жёлто-белыми поплавками, выгнулась в другую сторону, – противоположную течению. Устье реки было относительно рядом, – обозначалось вдали мало заметной прогалиной между каменистой протяжённой косой и голой волнообразной сопкой.
Море дышало на берег клочковатым белым туманом. Холодный, непроглядный туман наваливался, цеплялся за тёмную, стылую реку, мокрые, скользкие камни, оставлял на нашей одежде крупные прозрачные капли. Эти капли были настолько большими, что казались следствием какого-то загадочного, необъяснимого явления. Ветер гнал туман на посёлок. А перед нами опять открывалось каменистая коса, отделяющая реку от моря, серое небо с просветами синевы.
– Нет, сегодня вертолёта не будет, – озираясь на посёлок, сказал Анатолий Сергеевич, седой мужчина пенсионного возраста, с которым мы сидел на доске на тёмном галечном берегу реки. – Не будет сегодня вертолёта!
Туман полностью скрыл посёлок и вертолётную площадку. Парила над ними высокая округлая сопка, с густой зелёной травой на пологих склонах и редкой жёлтой травой, каменистыми плешинами на вершине.
– Ещё недельку подождёте, – уверенно сказал Валера Гречихин, в камуфляжных куртке и штанах, правя тонкий кухонный нож наждачным камнем.
Вертолёта нет уже десять дней. Сначала я ждал его обострённо, нетерпеливо, а теперь смирился. Не ожидал я, что застряну здесь, в Хатырке, маленьком посёлке на восточном побережье Чукотки. Виной тому погода и лётчики. Есть погода в Беринговском, посёлке на берегу Анадырского залива, откуда должен прилететь вертолёт, нет – в Хатырке. Есть – в Хатырке, нет – в Беринговском. Есть погода в Беринговском и Хатырке, нет – в Мейныпильгыне, на перевале, через который летит вертолёт. Наконец, есть погода везде, а вертолёт всё равно не прилетел: как позже выяснилось, запил один из лётчиков.
Когда я прилетел сюда, к вертолёту прибежало, наверное, человек тридцать – и дети, и взрослые. Такое внимание мне показалось странным. Раньше так бегали смотреть на первые самолёты. Теперь я понял, почему они прибежали! Позавчера был замечательный, солнечный день. В Беринговском, естественно, погоды не было. И вдруг вертолёт прилетел! Опять у вертолёта собралась толпа. Я прибежал одним из первых, вспотевший, с тяжёлой дорожной сумкой, «дипломатом». Это был санитарный рейс. Лётчики забрали из больницы женщину. Они больше никого не взяли. Они не имели права ещё кого-нибудь взять.
В размеренный плеск реки вплетался приглушённый рокот прибоя: реку и море разделяла длинная, узкая коса. Было сыро, свежо; пахло водой, рыбой, водорослями.
Валера сел в резиновую лодку и, цепляясь за верёвку, к которой были привязаны поплавки, начал проверять улов. Серебристые горбуша и кета, тёмно-коричневая камбала, похожая на сковородку с ручкой, застряли головами в ячейках и были, как на витрине. Пучки тёмно-зелёных водорослей, которые тоже были на сетке, он выбрасывал за лодку, по ходу течения, чтобы они опять не осели на сеть. Выбросил так же всю камбалу, – четыре крупных рыбины!
Я впервые здесь попробовал уху, пельмени из свежего лосося, который только что из реки. Никогда не думал, что это так вкусно. Камбала тоже была замечательной рыбой. Но её вкус и аромат уступали лососю.
Валера шкерил рыбу здесь же, на берегу, – дольки с красной крупной икрой складывал в трёхлитровую банку; позвоночник, внутренности кидал чайкам, которые заглатывали их, испачканные песком, с дракой, криком, жадностью.
В соседнюю сеть врезалось несколько рыбин, отчаянно заплескались, пытаясь высвободиться. Хозяина сетки не было: он ушёл куда-то. Не успели рыбины утихомириться, как сеть опять заходила от ударов: врезалось ещё несколько рыбин. С замешательством посмотрев на эту сеть, Валера сказал:
– В прошлом году я прилетел в Беринговский в конце октября. Думал, успею домой к ноябрьским праздникам, – прилетел домой после нового года! Сначала не было погоды, потом вертолёт улетел на профилактику. Я жил в гостинице два месяца!
– Хватит о грустном, – попросил Анатолий Сергеевич: ему надо домой. А его дом был на другом краю страны – в Крыму. Он работал в бригаде, строившей водовод, но не выдержал сырой, холодной погоды, обеднённого кислородом воздуха. Грузный, мягкий, он задыхался, надсадно кашлял.
Рядом с нами рыбачили матросы с «угольщика», снабженческого судна, привёзшего для посёлка уголь. Рыбачили два специалиста из Магадана, мои соседи по общежитию, налаживающие здесь холодильное оборудование. Ниже по течению рыбачили несколько местных мужиков. Ещё рыбачили совхозные, штатные рыбаки. Короче говоря, на реке было многолюдно.
Я запасся икрой несколько дней назад – самым неожиданным образом. Ко мне в общежитие пришёл Коля, грузчик из магазина, и сказал, что мне надо получить у Клавдии Ивановны, начальника торгово-закупочного пункта, бутылку водки и бутылку вина, – месячную норму спиртного на одного человека. «А мне, разве, дадут? – возразил я. – И потом, я не пью». – «Мне отдашь! – повеселел он. – Я тебе банка икры дам!» У меня была бутылка коньяка, презент за отремонтированный телевизор в Беринговском. Я думал, что он принесёт литровую банку икры, – так здесь меняли; он принёс – двухлитровую! Я отдал ему коньяк и ощутил себя безнравственным, хищным купцом, ограбившим доверчивого аборигена. Он вернулся через полчаса совершенно пьяный. Сел за стол напротив меня и сказал с неожиданной обидой, что если бы не Россия, Чукотка была бы сейчас 51 штатом Америки! Его товарищ общался с эскимосами с Аляски, – рассказывал, как они живут. Получилось, как в анекдоте. Сидит чукча на берегу моря: «Я не за то ругаю русского царя, что он Аляску продал. Я ругаю его за то, что он Чукотку не продал». Коля поднял на меня отяжелевшие раскосые глаза: «Давай ещё бутылка. Я тебе сколька икры дал?» – «У меня больше нет». – «Есть у Клавди Иванны», – хитро улыбнулся он.
