Без секунды пустой сожаленья
Я скажу пред лицом тишины —
Мрак пестрит изобилием красок
Перед цветом моей души…
Предисловие
Голубой… Необъятный поток голубого цвета стрелял мне в глаза и заполнял меня до краёв. Это было самым первым, что я увидел в своей жизни и самое первое, что всплывает в моей памяти при мысли о рождении. Эта чистая голубая лазурь была для меня целым миром, моей матерью, моей душой. Это сияние и было мной. Мне чудилось, что в этом цвете и есть весь мир, зарождение жизни. Вот чего я, к сожалению, вспомнить не могу, это сколько времени я находился в этом пространстве. Да и было ли время? Там? Было бы глупо с моей стороны думать о таких вещах в таком месте. Мне оставалось лишь парить, с каждым мигом поглощая в себя глубины этого цвета. Вот что было для меня истинной красотой.
Тьма. Не успел я в полной мере осознать происходящее, как надо мной уже корчилось лицо моей матери. И лишь один короткий миг остался от того неисчерпаемого луча жизни, который, не успев меня захватить, пропал навсегда…
Перед тем как ещё раз взглянуть на бездыханное тело, я огляделся. Ветер был настолько сильным, что крыши под ним гудели, перекликаясь друг с другом и сливаясь в один протяжный хор. Облака были похожи на кусочки кристаллических минералов, в которых можно было увидеть собственное отражение. Моя шляпа давным-давно улетела прочь, но я даже обрадовался этому. Что-то меня забавляло в этом пейзаже. До смерти хотелось смеяться, оглушить весь город своим диким хохотом.
– Скорей! Скорей! Вот-вот настанет нужное время, подует нужный нам ветер! Я чувствую, это должно случиться совсем скоро!
Его глаза искрились великим отчаяньем, порождающим бесконечную силу, от которой его распирало. Именно такое чувство овладевает твоим сердцем, когда всё остаётся позади и тебе больше нечего терять. Он даже не говорил, а пел, извиваясь своим голосом до самого горизонта. Я не слушал его. Мне показалось тогда, что весь мир поёт, что каждая его частица излучает свою неповторимую мелодию. В голове всё перемешалось, я больше не мог различать ничего.
– Быстрее! За мной! Это он! Скорее!
Он схватил меня за руку, и мы полетели. Земля улетала от нас и город стал похож на бесчисленные кукольные домики, брошенные своим хозяином. Я не сразу понял, летим мы вверх или вниз. Ощущение невесомости действовало на нас гипнотически. Я взглянул на своего спутника. Лицо его преобразилось до неузнаваемости, улыбка розовым вихрем скакала по его коже. Сквозь воющий ветер он прокричал мне…
Я не сразу осознал, что моё тело трясётся. Оно ещё оставалось в ощущении моего сна. Мне ничего не оставалось, как скованно лежать в кровати. И пока я помнил свой сон первые секунды пробуждения, я не мог контролировать его и пытался восстановить прежний ритм дыхания, но безуспешно. Даже не знаю, почему я так переволновался. Я всегда был очень впечатлительным человеком и с трудом отличал реальность от сна. На мгновение мне показалось, что я падаю вглубь своей кровати, что она превращается в бездонную пропасть, готовую навсегда поглотить меня. В моей голове мелькнула мысль, что я никогда не смогу с неё встать.
Но это состояние владело мной недолго. Я услышал, как хлопнула дверь. Пришёл отец. Это заставило меня моментально очнуться и подскочить, чтобы запереть дверь в свою комнату. Я подошёл к окну. Это утро всё же настало. Солнце взошло огромным лиловым нимбом посреди мрачно серого неба и озарило крыши домов, дабы совершить ещё одно бессмысленное чудо. И горизонт всеми силами пытался его сохранить, точно не желая признавать, что рано или поздно этот раскалённый шар засосёт небесная грязь и лишь тусклый прощальный лучик останется от этой громадины.
Я сел за стол, взял карандаш и начал рисовать. Я обычно никогда не думаю заранее, что буду рисовать. Рисунок сам рисует меня, выливается из меня неуправляемым порывом. Каждый раз, когда я рисовал, я чувствовал себя неким создателем. Знаю, это глупо, но мне ещё с детства нравилось представлять, будто я создаю иные миры, будто всё что я рисую когда-нибудь станет живым и весь этот шаткий мир зависит от того, что я нарисую. Скрежет карандаша о бумагу зацепил мой слух, напомнил мне мантру буддийского монаха и проникал в моё сознание медленными ростками, готовыми расцвести. Я понял, что бессознательно начал рисовать вид из моего окна. Он понравился мне своей обречённостью. Никогда не любил смотреть вдаль на распахнутый заросший горизонт. От этого зрелища становилось то тоскливо, то жутко. Я старался изобразить солнце так, чтобы оно больше походило на пленника, заточённого этим серым дымом и обречённое сиять во всю мощь, выжигая всё вокруг. И неумолимый горизонт, который так упорно толкает его вверх. Всегда, когда я рисовал, я не мог остановиться и с трудом заставлял себя закончить. Мне всё казалось, что работа не завершена, что ещё столько всего можно поправить и переделать. Все мои работы выглядели для меня неполноценно. Быть может эта хорошая черта. Так и сейчас меня совершенно не устраивало моё солнце. Оно больше походило на простое нелепое пятно. И как это не было прискорбно, я безжалостно взял ластик и начал работать сначала. Еще один плюс в мои профессиональные навыки.
