Дорогой друг!
Обращаюсь к тебе потому, что она сказала: ты способен выслушать и понять, да к тому же ты не пытался перепихнуться кое с кем тогда на тусовке, хотя мог бы. Не старайся, пожалуйста, вычислить, кто она такая, а то, чего доброго, вычислишь и меня, а мне это ни к чему. Людей я буду называть вымышленными именами или описательно, чтоб ты меня не определил. С этой же целью не указываю обратный адрес. Без всякой задней мысли. Честно.
Просто мне нужно убедиться, что где-то есть человек, который способен выслушать и понять, да к тому же не стремится трахнуть все, что движется, хотя мог бы. Короче, я надеюсь, что такие люди существуют.
Мне кажется, ты лучше других сумеешь понять, поскольку ты, по-моему, живая душа и ценишь все, что за этим стоит. По крайней мере, очень надеюсь, потому как другие обращаются к тебе за поддержкой и дружбой, вот и все. По крайней мере, так я слышал.
Ну вот, теперь про мою жизнь. Чтобы ты понимал: живу я и весело, и тоскливо – сам до сих пор не разобрался, как такое возможно.
Убеждаю себя, что дошел до такого состояния из-за своих родичей, и в особенности после того, как мой друг Майкл весной прошлого года ни с того ни с сего перестал ходить в школу и с нами по трансляции заговорил голос мистера Уона.
– Мальчики и девочки, с прискорбием сообщаю о кончине одного из учащихся нашей школы. В пятницу на общем собрании состоится панихида по Майклу Добсону.
Уж не знаю, как по школе разносятся слухи и почему они так часто подтверждаются. Вроде бы дело было в столовой. Точно не помню. Дейв поглядел сквозь свои нелепые очечки да и говорит: Майкл покончил с собой. Его мамаша играла в бридж у кого-то из соседей, и они услышали выстрел.
Что со мной было потом – точно не помню, только мой старший брат примчался в кабинет директора и говорит: не раскисай. А потом обнял меня за плечи и говорит: возьми себя в руки, пока отец домой не пришел. Мы с братом отправились в «Макдональдс», он взял нам картофель фри и стал меня учить играть в пинбол. Даже пошутил, что, мол, благодаря мне уроки промотал, а сам такой: не помогу ли я ему с «шевроле-камаро»? Наверно, на меня смотреть тошно было – раньше мне на пушечный выстрел не разрешалось подходить к его «камаро».
Школьные психологи вызвали к себе тех ребят (раз-два и обчелся), которые реально хорошо относились к Майклу, и попросили каждого сказать несколько слов. Опасались, как видно, что кто-нибудь сотворит над собой нечто подобное, а сами, похоже, дергались, один все время бороду теребил.
Бриджет – она малость чокнутая – сказала, что да, она тоже готова покончить с собой, когда по телевизору реклама начинается. Это на полном серьезе; психологи тут же выпали в осадок. А Карл – безобидный парнишка – сказал, что очень расстроился, но сам никогда бы не смог лишить себя жизни: это грех.
Бородатый опросил всю группу, а под конец и до меня добрался:
– А ты что думаешь, Чарли?
Вот удивительно: я с этим кренделем никогда раньше не сталкивался, потому как он «специалист», так откуда, спрашивается, он мое имя узнал? На мне даже беджика не было, какие в день открытых дверей нацепляют.
– Ну, я думаю вот что: Майкл был хорошим парнем, а почему он так поступил – непонятно. Мне, конечно, сейчас тяжело, но хуже всего – быть в неведении.
Сейчас перечитываю – я такими словами никогда в жизни не излагал. И уж тем более в этом кабинете, когда ревмя ревел. Как начал реветь, так и не останавливался.
Психолог такой: подозреваю, что у Майкла возникали «проблемы в семье», а поделиться было не с кем. В результате он, вероятно, оказался в полном одиночестве и покончил с собой.
Тут я как с цепи сорвался: стал орать этому психологу, что Майкл всегда мог поделиться со мной. У меня началась форменная истерика. Чтобы только меня успокоить, он стал плести, что имел в виду «поделиться с кем-нибудь из взрослых»: с учителем, с психологом. Но меня такими штуками не проймешь, и вскоре к зданию нашей школы подкатил на «камаро» мой брат и меня забрал.
С того дня и до самых каникул учителя меня не дергали и даже завышали оценки, хоть я и не стал умнее. На самом деле я их всех, похоже, нервировал.
Похороны Майкла получились странные: его отец ни слезинки не проронил. А через три месяца ушел из семьи. Во всяком случае, Дейв открытым текстом в столовке так и сказал. Я иногда об этом задумываюсь. Вот интересно: что делалось у Майкла в доме за ужином, перед теликом? Никакой записки он не оставил – ну, или предки ее заныкали. Может, и правда были у них «проблемы в семье». Я без понятия. Если б знать, может, не так бы тоскливо было. Может, прояснилось бы хоть что-нибудь, пусть неутешительное.
