У меня был брат. Так он – вообще мало ел. Его всё пичкали и пичкали. А он – ни в какую. Для него еда за столом была почти что наказанием. Он мог часами сидеть над тарелкой с супом. Его мамаша, упорная женщина, к тому же – повар, никак не хотела смериться с тем, что он плохо ест. «Это же безобразие!» – говорила она – «Я стою целыми днями на кухне, чтобы приготовить вкусную и полезную пищу, а он не ест!». Поэтому, она решила не отпускать его из-за стола, пока он не будет доедать всю свою порцию. Все уже двадцать раз пообедают и разойдутся по своим делам, а Санька, бедняга, все сидит за столом, водит ложкой по тарелке, больше разольет, чем съест и придумывает, чего бы ему такое сказать, лишь бы не есть. То ему – лук в супе похож на червяков. То ему кажется, что сметана сделала вкус плохим. Только его мамаша не сдавалась. Лук в супе – ладно, возьмет и нальет ему другую порцию, а лук – выберет. Сметана – на, получи порцию без сметаны. Холодное – подогреет, горячее – остудит и так до бесконечности. А Санька, на самом деле, есть любил, только не за столом. Он с удовольствием уплетал яблоки и огурцы с огорода, стаскивал из хлебницы черный хлеб, распихивал его по карманам, а потом хрумкал. Главное было не попасться на хлебе. Если застукает мамаша, то всё. Засадит за стол. Будет приговаривать: «Бедный ребенок. Совсем оголодал, на хлеб бросается». Положит ему жареного мяса и картошки, сделает бутерброд с колбасой и салата положит. А еще какао. Фу. И обязательно с пенкой. Если попался – хоть три часа сиди, а пока не съешь – не отстанет.
Я у него всё спрашивала: «Ты чего там сидишь, никак не поешь? Если бы мне пришлось столько сидеть, я бы чокнулась. Мы уже купаться сходили, а ты все ешь…».
Но Санька делал унылый вид, и устало ковырял вилкой в котлете, от чего та вся разваливалась и делалась совсем неаппетитной.
Когда мы уходили гулять, тетя Поля всегда предупреждала, чтобы к обеду не задерживались. Но часто было так, что мы, конечно же, не знали, сколько времени и, заигравшись, забывали про обед. Тогда, в намеченное тетей Полей время по всей округе разносился страшное: «Саша, обедать, обедать, обедать…». Тетя Поля выходила на крыльцо с большой медной трубой от старого граммофона и кричала в эту трубу как в рупор. Получалось очень громко. Трубу эту, будь она не ладна, мы с Санькой нашли на нашем чердаке. Дедушка тогда еще говорил, что граммофон тоже был, его после войны привез из Германии бабушкин брат. Только пластинок было мало, а вскоре и которые были, то ли раскололись, то ли потерялись, и граммофон засунули на чердак. Потом, правда, и сам граммофон пропал, только труба от него осталась.
Санька при этом крике через граммофонную трубу «О-бе-дать…» всегда делал понурый вид и обреченно плёлся по направлению к дому. И только один раз он обрадовался этому призыву к обеду.
Как-то раз мы ушли от дома очень далеко. Мы с ним решили исследовать нашу реку и дойти до её начала. Хотелось нам найти то место, откуда начинается река. Мы долго шли по реке. Она становилась все уже и уже. Потом река как будто пропала, а вместо неё осталось только мокрое поле с отдельными островками земли. Мы, прыгая с одного островка на другой, продвигались всё дальше. Стали появляться редкие кусты, торчавшие в разных местах прямо из воды. Островки земли уменьшились, и превратились в отдельные кочки осоки или какой-то похожей на осоку колкой травы. Мы с Санькой прыгали по этим кочкам. Сначала это было легко и забавно, потом – всё сложнее, так как кочки располагались всё дальше и дольше друг от друга. В какой-то момент у Саньки с ноги слетела одна сандаля. Он не допрыгнул до кочки и одной ногой попал в воду. Когда Санька забрался на кочку, оказалось, что под водой настоящая трясина и сандалию засосало. Надо было ему помогать, он был младше меня. Я легла на кочку животом и опустила руку в воду, нащупала дно. Оно было неприятное, илистое и очень мерзкое. Рука дальше не доставала. Я спустила с кочки ногу. Погрузив ногу глубоко в ил, я вроде, нащупала Санькину сандалю. Ноге было холодно, там внизу, как в морозильнике. Растопырив пальцы на ноге, я попыталась захватить Санькину сандаль, чтобы вынуть её. Но, ни тут то было. Ил был такой вязкий и вроде как маслянистый, что сандалия никак не захватывалась, а только глубже погрузилась так, что я её уже и не различала. Кроме того, у меня очень замерзла нога. Я, к тому же, боялась, что ил меня будет засасывать всё глубже, и я не смогу выбраться. Санька сидел на соседней кочке и наблюдал за спасением сандалии. Поборовшись с трясиной и с кочкой, я, наконец, выдралась из взбаламученной воды. К ноге присосалась пиявка. Отодрав пиявку, я решила, что пора возвращаться домой. Видимо начало реки это и есть вот это самое болотистое поле.
