К четырём годам Стёпку отец,
На коня сажая с собой рядом,
Говорил: – «Подрастёшь, малец,
Помогать будешь с полем и садом».
И скакали они у реки
Вдоль пшеничного жёлтого моря,
И казалось, что ждёт впереди,
Как и в сказке, счастливая доля.
Чувство было, как будто парит
Над бескрайним простором, как птица,
Понял, не зря народ говорит,
Что это счастье – на свет родиться.
Золотился у дома ранет
И пунцовые вишни свисали,
Отражавшие солнечный свет,
Словно лампочки, груши сияли,
Стёпка думал, что так и в раю
Плоды сочные на ветвях зреют,
Соловьи трель выводят свою
И овечки на лужайке блеют.
Богатырскую имея стать,
Был отец широк в плечах и рослый,
Верил Стёпка, что мощь передать
Сможет ему, как тот станет взрослый.
Не узнал отцовского лица
Он без стати гордого рыцаря.
Был печален лик, как у Христа,
Уводила, когда милиция.
– «За что?!» – спрашивал сын до утра,
В глаза впиваясь Девы Пречистой.
Не исторгли ни звука уста,
Лишь со скорбью смотрел взгляд лучистый.
Будто вторгся в семью их злодей
И до горьких слёз Стёпку обидел,
Перестал соловья слышать трель,
Созревающих плодов не видел.
– – -
Добывал отец руду в горах
Среди вечных снегов Заполярья,
Мог держаться едва на ногах,
Когда с поезда привезла Дарья.
Крыши шифером вначале крыл
От дождей укрыться желающим,
По ночам в доме всех он будил
Кашлем звонким, как будто лающим.
Летом воду с реки стал возить
Он в коровник на старой кобыле,
А к зиме уж не мог никак скрыть
То, что силы ему изменили.
У окна всё сидел, глядя вдаль,
Мокроту отхаркивая с кровью,
И так Стёпке было его жаль,
Что в груди давило тяжкой болью.
Повезли его в лютый мороз
На санях в больницу под вой вьюги,
Рядом Шарик бежал, верный пёс,
Не отставший до самой Калуги.
От отца исходил такой жар,
Что снежинки, лица не коснувшись,
Превращались в клубящийся пар.
Умер он в больнице, не очнувшись.
– «За что?», – Стёпка вопрошал опять.
Глядя в лик святой Божьей Матери,
Но не мог скорбный взгляд её дать
На счастливую жизнь гарантии.
Как узлом, скрутила боль утрат
Недоразвитые внутренности,
И с самим собой внеся разлад,
Навсегда лишила чувственности.
Потерявшей кормильца вдове
В детсаду завхоза должность дали,
В повторяющемся будто сне,
Через год тоже арестовали.
За мешок пустой из-под муки,
На стене висел что позабытый,
Их семью сослали в Вишняки,
В край болотный, никем не обжитый.
От случившегося в этот раз
Не почувствовал потрясения,
Даже слёзы не текли из глаз,
Впал как будто в оцепенение.
Сына взять смогла Дарья с собой,
Выезжая на поселение.
И в барачной комнате большой,
Ждал с работ её возвращения.
Через лес прокладывал народ
Рельсы для прохода тепловозов,
Чтобы торф вывозить из болот,
Города спасая от морозов.
Проживало несколько семей
В деревянном с печками бараке,
И вокруг него шли целый день,
Дети в вымышленные атаки.
Мать съедала в столовой обед
Каждый раз только на половину,
Остальное, положив в пакет,
Отдавала, придя домой, сыну.
Слишком мал был рацион такой
Оба с ним они недоедали,
Весной Стёпка заболел цингой
Его ноги ходить перестали.
Называли его «мертвецом»
Пробегающие мимо дети,
Он пугал их синюшным лицом
И руками худыми, как плети.
Стёпка днём на солнце загорал
Под окном своим на завалинке,
Засияют, когда, пред ним ждал,
Лучезарные глаза маменьки.
Занят мыслью при том был одной,
Вокруг глядя блуждающим взглядом:
Что стать может для него едой
Из всего того, что видит рядом,
Когда с пустом приходила мать,
Поднимала к себе на закорки,
И к столовой несла умолять,
Чтобы дали хоть хлебные корки.
Спать мешавшая мысль о еде,
Заменилась на безразличие,
Всё равно стало кто ты и где,
И тут ангел предстал в обличии.
Звал с собой полететь в мир иной,
Уготован, где за страдания
Благодатный вселенский покой…
Но вернулось опять сознание
Растревоженное вдруг чутьём,
Уловившим пряный запах мяса.
Прервалась тут связь с небытием
В во время смертного его часа.
В тот день где-то сосед их достал
Ногу огромную оленины,
Попросила мать, чтоб Стёпке дал,
Ведь сегодня его именины.
И глотая из последних сил,
Размягчённое мясо кусками,
Он судьбу свою переломил,
Отпускать болезни с тех пор стали,
Только на ноги лишь встал Степан,
Помогать по дому сразу начал.
На растопку приносил чурбан,
Собирал ягоды и рыбачил.
Непохожа сама на себя
Стала Дарья от измождения,
Опустив глаза книзу, бредя,
Вызывала лишь сожаление.
Раньше гордо сын шёл рядом с ней.
Всем, как фея, она улыбалось.
Тяжело было смотреть теперь,
Как на ней телогрейка болталась,
А в резиновые сапоги
Словно вставлены были тросточки,
Под глазами тёмные круги,
И лица обострились косточки.
В угасающие угольки,
Пламя глаз превратила усталость,
А под ними тёмные круги
Могли вызвать теперь только жалость.
До обеда таскала она
Наравне с напарниками шпалы,
А потом будто сплав из свинца
Заливал ей тяжестью суставы,
И в ладонях начиналась дрожь,
В икрах судороги пробегали,
И был страх, что вот-вот упадёшь,
В глазах мушки витать начинали.
Бригадир подшучивал над ней:
– На тебя, Дашка, без слёз не взглянешь
И взять нечего, кроме костей,
Так ты долго у нас не протянешь.
Чтоб сняло усталость, как рукой
Иди выпей-ка с нами «Портвейна»,
