30 апреля 1945 года. Берлин
Выстрел угодил «тридцатьчетвёрке» в левый бок. Машина будто натолкнулась на невидимую преграду и остановилась. Из неё повалил чёрный дым с языками багрового пламени.
Из люка наполовину вывалился механик-водитель в чёрном комбинезоне и танковом шлеме, но короткая автоматная очередь не позволила ему выбраться полностью, тело обмякло на броне.
– Фаустник! – звонко крикнул Гришка. – Вот гад! В соседней квартире он! – и рванулся к выходу.
Лейтенант Сорокин едва поспел за ним. Оба выскочили в парадную, быстро сориентировались и полезли в пролом в кирпичной стене, образовавшийся от прямого попадания снаряда. Этот пролом привёл их в соседнюю квартиру. Здесь была такая же разруха, как и в оставленной – просторной, с высокими потолками, большими окнами, выходящими на неширокую улицу, мощённую булыжником.
Троих фрицев, сгруппировавшихся у окна, они увидели первыми и выстрелили из автоматов одновременно. Двоих немцев пули свалили на замусоренный пол, выбили из одежды тучки пыли. Раненые, они слабо ещё шевелились, когда Гришка сходу полоснул по ним очередью.
Третий фриц – молодой совсем, пугливо сжался в углу, безуспешно пытаясь закрыться левой рукой. Бледное мальчишеское лицо сковал страх. Расширенные, наполненные ужасом зелёные глаза уставились на страшных русских, а правая рука непроизвольно отталкивала лежащий рядом «шмайсер», будто мальчишка хотел показать, что больше не будет. Не будет стрелять в русских. И вообще никогда не прикоснётся к оружию.
Пересохшие губы разлепились и с них слетело хриплое:
– Bitte nicht schießen[2]…
Но Сорокин выстрелил.
Пули угодили мальчишке в грудь, выбили пыль из форменной куртки. Его лицо исказила гримаса боли, по телу прошла судорога. Свернувшись калачиком, немец замер рядом с двумя уже мёртвыми фрицами.
– Вот так, сволочи, – удовлетворённо вымолвил Гришка.
– За мной, Булатов! – скомандовал лейтенант Сорокин.
Они по очереди вылезли в окно, напротив которого чадила та самая «тридцатьчетвёрка». Прижались к наружной стене здания, тревожно и быстро осмотрелись.
– Вперёд! – приказал лейтенант и первым побежал к танку.
Гришка поспешил за ним.
У горящей машины они задерживаться не стали, перебежали улицу и запрыгнули в широкое окно, предварительно дав в него по короткой очереди. В комнате, суматошно поводя автоматами, опять осмотрелись.
Никого.
Перевели дух.
– Где наши-то? – спросил Григорий.
– Здесь где-то, – ответил Сорокин и добавил: – Не наскочить бы на них, а то перестреляем друг друга под самый конец войны.
Григорий промолчал. Он знал, что лейтенант говорит дело. В суматохе уличного боя свои могут перестрелять своих, такое случается.
В соседней комнате послышались осторожные шаги. Но неизвестного выдал предательский хруст битого стекла под обувью.
– Кто?! – крикнул Сорокин, распластавшись вместе с Булатовым на полу, выставив перед собой автомат.
Неизвестный из соседней комнаты крикнул:
– Свои, славяне!
– Двигай сюда! – крикнул лейтенант.
– Да это Витя Проваторов! – довольно улыбнулся Гришка, когда тот осторожно показался из соседней комнаты.
Но лейтенант уже и сам узнал своего солдата.
– Где остальные? – спросил он, поднимаясь.
– Здесь, – ответил Проваторов, опуская автомат. – Все живы, слава Богу.
Появились другие разведчики. От взвода их осталось десять человек.
