Зачем кричать, когда никто не слышит?
О чём мы говорим?
Известно, что из летнего питерского неба можно вырабатывать электричество, которого как раз хватает на белые ночи. Каждый вечер в воздухе стоит духота и предгрозовая тишина, ещё совсем чуть-чуть, и разразится ливень, и побегут струйками потоки воды, густо замешивая тополиный пух с городскою пылью. Вероника и Надюша устроились в кухне за столом перед открытым окном.
– Надюша, положи ещё ложку какао, – жестом попросила Вероника.
Надя, высокая худощавая девушка, ловко повернулась на табуретке к буфету, и, дотянувшись до полки, поставила на стол початую упаковку какао. Отмерив ложкой, сыпанула одну, для верности добавила ещё половину, в большую эмалированную кастрюлю, где, пахнув корицей и ванильными сухарями, прело тесто для пирожных «картошка».
– Мешай, – показала она Нике и улыбнулась. Вероника хитро сморщила носик, и, сдерживаясь, чтобы ложку не облизать, стала размешивать ещё тёплый сладкий «фарш» по часовой стрелке.
– Тебе страшно здесь одной, да? – чуть нахмурившись, спросила Надя.
– Ну, конечно, страшно, – Вероника старалась отвечать голосом.
– Может, я к тебе перееду? Правда, за комнату уже вперёд за месяц отдала. Зато у тебя поживу бесплатно, – резонно заключила Надя.
– Нет, не надо. Мне меньше месяца осталось. Дом расселяют, пустой, а потом где ты комнату найдешь? А я, я… – Ника махнула рукой. Ложка звякнула по боку кастрюли.
Подруга была в курсе положения дел: у Ники они были хуже некуда. Девушка жила одна в коммунальной трехкомнатной квартире в полу расселённом доме. Подобных ветеранов старого фонда на набережной было три: один угловой жилой официально с полгода расселяют, в нём проживала Вероника и ещё несколько «переселенцев», два других – бывший Дом культуры и одноэтажная санитарная станция, стояли заколоченные, в зелёной драной сетке, под снос. Там обитали бомжи и нелегалы-гастабайтеры с ближайшего железнодорожного вокзала.
Для Ники, одинокой и несемейной, по всем законам полагалась комната в другой коммуналке, не больше. Красная книжечка и степень нетрудоспособности по слуху нисколько не влияла на увеличение количества метров. Но и уменьшать эти метры, прикрывшись какой-либо юридической лазейкой, никак не давала! Поэтому, странным образом, даже такой комнате, в восемнадцать квадратных, коими на правах собственника владела Вероника, альтернативы всё не находилось.
– Ты заходи чаще, – улыбнулась Ника, и показала в воздухе на уровне груди общий дружеский, понятный только им, жест. Надюша кивнула и ладошкой утвердительно свой ответ закрепила.
Ника и Надя были погодки, выросли в одном районе, на старой промышленной окраине, и хотя Ника ездила учиться в спецшколу, и даже два года жила на интернатском положении, они знали друг про друга, и симпатизировали друг другу. Не было ничего особенного в этой симпатии, свела их любовь к книгам и чтению. Надюша помнит тот день, когда в районной библиотеке, на встрече с известным детским писателем, увидела эту девочку. Вела её за руку тётя в костюме, были ещё двое – такие же милые пятиклассницы. Сели все вместе, сбоку от места писателя. Надя не сразу поняла, в чём дело – почему они внимательно смотрят на тётю, а не на рассказчика. Тётя не улыбалась как он, не шутила, не кряхтела смешно, она делала руками в воздухе странные движения и как будто бы повторяла за ним фразы. Так, да не так. Весь вечер Надя разглядывала тётю, и Нику, и её подружек, писатель и книги были забыты. Ника пару раз отвечала ей взглядом, улыбкой, а потом нахмурилась и строго посмотрела на Надю. В голове у той материализовалась фраза-мысль: «Хватит пялиться на меня. Я так не люблю». Позже, когда они всё же познакомились, когда Надя с трудом, но всё-таки стала немного понимать жестовый язык, они часто играли в угадывание мыслей. Тренировки не прошли даром, Надя всё лучше знала жесты, а Ника не стеснялась при ней говорить вслух. Подруга её ошибки тактично исправляла, что при речи, что при письме. Это была редкость среди неслыщащих – любить чтение и грамотно писать. Ника сама была как большая редкость.
Потом настали годы студенчества, после жизнь их разминула надолго, а затем опять свела. И кто бы подумал где – в той же районной библиотеке, куда Надя устроилась работать. А Ника, красавица курса, прекрасная нимфа немого кино, была вынуждена вернуться в старую комнату на промышленной окраине Петербурга. От жизни прошлой, столичной, у Вероники остались сбережения на чёрный день, вот и пригодились, лучший друг – его подарок, собачка-терьер по кличке Ники, да вот эта комната.
В «картошку» полагалось добавить ложечку коньяка или коньячного спирта. Для этих целей заранее прикупили мензурку, содержимое которой было опробовано. Разговор пошёл веселее.
– Скажи, Аркет тебя навещает? – свернула на тему личной жизни Надя.
– Да, был на днях, принёс кое-что новенькое, – Вероника мечтательно закатила глаза.
Аркет слыл местным поэтом «питерских крыш», и стремительно набирал популярность по квартирникам и в сети. На роль рыцаря Вероники он назначил себя сам, любил срифмовать, что эта рыжая – его муза бесстыжая. Глухая же муза к его ухаживаниям оставалась глуха, но иногда любила с ним пококетничать. Стихи Аркета, «пойти на Аркета» в последний год стало модным трендом среди хипстеров и прочих неформалов, но, в сущности, сам молодой человек оставался одиноким городским романтиком. Нике иногда хотелось подпустить его ближе, как дама его сердца, она всегда первая прочитывала его новые стихи. Но свежа была ещё память о прошлых отношениях, поэтому Верон и Аркет молчаливо условились быть друзьями.
