Однажды шёл по селу колдун – злое сердце. И увидел за забором под персиковым деревом мальчика. Лежит тот на мягкой перине, персики ест. А рядом женщина – срывает с дерева самые спелые плоды, мальчику подаёт.
Наелся тот, принялся косточки в стрекозу на ветке бросать. А женщина отошла работать по саду: лопатой копает, тяпкой окучивает, тяжёлые вёдра таскает.
У колдуна от удовольствия глаза заблестели, и он тихо спросил, перегнувшись через забор:
– Что не работаешь, такой большой? Не можешь или не хочешь?
– Могу, – ответил лентяй. – Но зачем, когда за меня всё мамка делает?
– Ой, как мне нравится, – улыбнулся колдун, – когда люди как блошки. Люблю блошек…
Сказал – и плюнул на мальчика через забор.
Мать вернулась:
– Сынок, ты где?
– Тут я, – тоненько слышится в ответ.
И ей блошка на ладонь – скок.
– Это я! – пропищал блошка. – Какой-то колдун на меня плюнул – и я превратился. Нет чтобы во льва или оленя, а то – в блоху! Это всё ты, мамка, виновата: от меня отошла и не защитила!
Заплакала женщина. Потом выдернула из перины пушинку, устлала ею свой напёрсток, чтобы было мягко, а в напёрсток положила блошку.
Соседи говорят:
– Эх, предупреждали тебя: не надо его так баловать. Хорошего мальчика колдун не сумел бы превратить в блоху. А теперь тебе надо идти за тридевять земель. Тридевять пройдёшь, а там и тридесятая. В той тридесятой земле есть родник, которого Ангел Небесный коснулся рукой, и вода там стала святою. Больные исцеляются, испив её, а заколдованные – освобождаются от чар…
Вот повесила бедная женщина напёрсток с блохой у себя на груди, перекрестилась – и в дальний путь пошла.
Идёт она днём и ночью: под солнцем горячим, под луной холодной, ни о сне, ни о еде не думает. А блошка ей:
– Мамка, я есть хочу! – Да и вопьётся матери в грудь, и кровь пьёт. Блохи-то, известно, чем питаются. Сначала он в напёрсток возвращался, а потом вспрыгнул женщине на голову и там поселился. Сверху путь хорошо видно, по сторонам глядеть интересно. Проголодается – опять в родную мать вопьётся, а та, бедная, терпит.
Блоха толстеет – а мать худеет. Так измучилась, что упала на тридевятой земле.
– Эй, мамка, чего разлеглась! – пищит блоха.
– Заболела я.
– Ну, немного отдохни и поднимайся, иди меня выручать!
Но она сказала:
– Наверно, не встать мне уже, сынок.
Сынок же ей:
– Обо мне подумала – чем я питаться буду?! Мамка! Умирать не смей!
– Не от усталости встать не могу, а оттого, что дорогой мой сын меня не любит… Придётся тебе в тридесятую землю идти самому. Нельзя, чтобы ты блохой остался: стыдно…
И замолчала.
– Как – самому? – испугался блошка. – Я маленький, я слабенький!
Посидел он ещё на маме, впился ещё разок перед доро́гой – и прыгнул. Прыг! Скок! Блохи далеко прыгают.
«Ничего, сам доберусь. Вон я какой молодец!»
Тут дождь полил. Блошка спрятался под лист. А с листа свисают две дождевые капли, через них тучи в небе видно. И эти капли похожи на слёзы, какие он у мамы видел перед расставанием. И тревожно стало у блошки на сердце. Это он впервые в жизни свою маму пожалел.
Дождь кончился, он дальше поскакал.
Но тогда задул встречный ветер. Блошка прыгает, а ветер его, как соринку, обратно бросает. Тогда блошка пополз, за землю цепляясь. Долго дул встречный ветер, долго полз блошка.
А вот на пути чёрная река течёт, через неё мостик. Только хотел блошка на него ступить, как, откуда ни возьмись, появился камень: большой, чёрный и очень горячий. А не миновав этот камень, на мост не ступить. Прыгнул блошка, но сил не хватило. Упал он на камень, больно обжёгся и скорей назад спрыгнул.
Тут вспомнилась ему мама и её слова на прощанье. Разбежался он как следует – и прыгнул изо всей силы, и перепрыгнул тот большой горячий чёрный камень. Даже ветер блошку назад отбросить не смог.
Вот приполз он, наконец, в тридесятую землю, к святому роднику.
Отхлебнул водицы – и превратился опять в мальчика. Но не радостно ему.
«Вода святая, – подумал он. – Мамке бы… ма-ме бы отнести поскорей».
У источника черпачок лежит. Мальчик обрадовался, взялся за черпачок, а тот хоть мал, да весом в четыре пуда. И больше набрать не во что.
«Ой, не смогу», – испугался он. А его руки будто сами ухватили черпак, набрали из родника воды – и мальчик потащил его. «Ой, не смогу, тяжело», – а ноги будто сами идут да идут. «Всё ж надо донести, – решил он. – Только бы успеть!»
И началось тут интересное: черпак с каждой минутой вес терял. Было в нём четыре пуда, потом два, а потом – стал он совсем лёгкий.
