Вечерний парк
Беспомощны среди груды камней восклицания города
Я тебя не молчу, я тебя собираю
В своей беззащитно ранимой судьбе
Не ты ли всегда говорила о чуде воскресшей души
О летнем цветении роз
Не ты ли всегда пела песни земли
Молчаливо зимней природы
Благодарно молчащие камни тебе подарили одинокий город
Свое впечатление от мокрого лета – пустынные парки
Аллеи деревьев, без ветра движению чужды
Лишь лебедь с водою, качаясь, расскажут о мудром решении
Богини природы.
Комната уже заполнялась дымом, который белыми полосами, каким-то пульсирующими частыми интервалами просачивался через щели дверей. Как будто кто-то снаружи резиновой грушей и при этом торопясь, через равные интервалы задувал дым в комнату. Дым ел глаза, нескончаемым потоком текли слезы, и было нестерпимо горячо, дышать было очень трудно, в горле стоял обжигающий комок, который было уже невозможно проглотить или выплюнуть, приходилось с трудом всасывать в себя жесткий, грубый и разрывающий горло дым. Раздался треск, сверху что-то упало, и потолок вдруг прогнулся, показались языки пламени в образовавшемся на потолке проеме. Четырехлетняя девочка, сжавшись в комочек в углу на кровати, закрылась с головой под одеяло, она не плакала и не кричала, а только звала шёпотом мамочку, умоляя ее скорей придти и забрать ее отсюда, где так страшно и больно. Раздался оглушительный грохот, на одеяло снаружи навалилось что-то тяжелое, мягкое и все тело девочки пронзила чудовищная боль… В забытье она чувствовала, как какие-то сильные руки ее бьют и катают плашмя по чему-то очень жесткому и больному, вокруг раздавались крики, было темно, потом ее с головой закутали во что-то…, боль была жгучей и нестерпимой, но девочка не произносила ни звука.
Девочка сидела на подоконнике и с надеждой смотрела на улицу, сейчас из-за поворота должна показаться нянечка, она добрая, ласковая, девочка, порой, часами ждала ее, так вот сидя на подоконнике и глядя в окно. Лечили ее долго, ожогами было сильно поражено плечо и часть спины, приходилось все время лежать на животе. Она очень боялась доктора в белом халате и круглых очках, который часто приходил и, не говоря ни слова, начинал делать ей больно, а нянечка, всегда была рядом, она держала девочку за руки, гладила по голове и приговаривала: «Ну, Наточка, солнышко мое, зайчик мой, сердечко мое…, ну потерпи немножечко, ну сейчас дядя доктор только помажет тебе спинку и все пройдет …». Наточка кричала и плакала от страха и боли, крепко вцепившись в руки нянечки, а потом доктор уходил, так и не сказав ни слова, только приподняв свои круглые очки он вытирал большим белым платком себе лицо и глаза. Дверь за ним закрывалась, а нянечка, не давая Наточки вставать, по-прежнему приговаривала: «Ну, вот и все, и все закончилось, радость моя, голубушка моя, счастье мое… – при этом целуя ей ручки и прижимая их к своим глазам, – Наточка скоро поправится, нянечка принесет красивое платьице, и пойдем гулять в Таврический сад, там большущая каруселька, Наточка выберет самую красивую лошадку и поедет на карусельке, а нянечка будет махать Наточки платочком… – Наточка переставала плакать, только иногда всхлипывала, внимательно слушала, постепенно успокаивалась и начинала улыбаться.
– Бабуля-а, Бабуль, – голос откуда-то из далека вернул ее к действительности, – что же это я задумалась, совсем забыла про внука, Валюша, он же у нее в гостях сегодня, к сожалению не часто он приходит к ней, а жаль, с ним так приятно посидеть, почаевничать, поговорить, да и просто от того, что он здесь, рядом. Воспоминания почему-то в последнее время вдруг стали часто одолевать ее, вспоминалось детство, как сгорели родители, как она жила в детдоме и … сколько все-таки много в ее жизни трагичного, но почему так? Почему ее спасли из огня и кто, неизвестно, просто вошел и именно ее выбросил прямо в окно на снег, а родителей нет?
– Бабуль, ты куда-то пропала, что случилось …?
–Да, так, ничего, – бабушка виновато улыбалась, сразу засуетилась, надо же подогреть чаю, а то совсем остыл …
– Бабуль, ты знаешь, я, вдруг, о чем подумал, – бабушка приготовилась слушать, она очень любила слушать внука, он мог говорить часами о самых разных вещах и он, как никто, привносил в ее жизнь свежее дыхание жизни, той, которая ощущалась за пределами ее комнаты, о том, что ему важно, но не сплетни, а размышления – его мысли, он старался с ней ими поделиться, – прямо как его дед, как жаль, что они не застали друг друга.
– О чем же ты Валюша подумал?
– Я вот сейчас сижу здесь, пью чай, и вдруг поймал себя на мысли, что это уже было до меня намного раньше, но со мной, что вот настолько все знакомо, как какая-то внутренняя память, что ли. Ты представляешь?
– А что ты так удивляешься, это вполне возможно … и у меня такое бывало.
– Несколько лет назад поехали на опытный завод, выхожу в перерыве во двор, а там под навесом стоит какой-то дизель-генератор, и до того он мне и все вокруг показалось знакомым, прямо не по себе стало, остановился посредине двора, оглядываюсь, я ведь первый раз там был, ну знаю я все это, был уже здесь и все это видел, причем именно не просто так мимоходом, а что-то очень важное, прямо родное какое-то для меня. Ты знаешь, все странно это, все эти воспоминания, встречи. Вообще-то я вот о чем тебя хотел порасспрашивать, я тут у тебя порылся немного, поискал, … помню, что были у тебя старые книги, вот эти, – Валентин показал на стопку книг, очень потрепанные отдельные тома старого издания Льва Толстого, – еще в детстве видел, как ты все читала их, но как-то украдкой, сядешь ненадолго в уголку, откроешь на закладочке и читаешь… а потом плачешь, точнее не плачешь, а слезинки вытрешь платочком и заторопишься. Я все время замечал, что ты не очень хотела, что бы кто-то видел, как ты читаешь. Почему?
