Жизни претит вычурность. Простые фразы, простые мысли, простые люди. Будь проще и люди к тебе потянутся. Чтобы чего-то добиться, надо перебороть себя. Лучший момент, который ты помнишь, это момент, когда влюбился. Все гениальное – просто. Все эти фразы – транквилизаторы, которые усыпляют и уводят в тупичок. Подальше от страшной неведомой дороги, которой идти придется совсем одному. Дорога в Вавилон, после которой ты уже не сможешь объяснить всем, кто тебя отговаривал, что ты там видел, потому, что будешь говорить уже на другом языке. Постоянная недосказанность и изменчивость этой дороги вызывает беспокойство и раздражение. Как карта с белым пятном, только ты исследуешь его, как открывается новая область и новое белое пятно снова занимает своё законное место. Недоказуемость и бессмысленность – одеяния жизни. Какой бы стройной твоя теория не была, всегда будет слабое звено, которое пусть не сразу, но перевернет её со временем. Хваткой ума ты пытаешься остановить процессы или хотя бы зафиксироваться на каком-то значении, но они подобны водопаду и вот ты уже погребен своими же заблуждениями, которые казались так актуальны годы назад. Нужно набраться сил, чтобы признать, что был не прав, оказался в тупике, а простота объяснений убаюкала и отвернула взгляд от правды.
Очевидная защита – это эскапизм и несерьезность. Увлечься йогой, духовными практиками, толкинизмом, спортом, транс-музыкой, чем угодно, лишь бы заглушать голос мозга. Сознание и мозг – по разные стороны баррикад. Сознанию неуютно один на один, не комфортно, когда задают правильные вопросы. Сознанию уютней создать ворох защитных интересов, метаться между ними, в передышках заставляя мозг принимать пустяковые решения, выдавая их за важность. Мозг тем временем стоит над пропастью ужаса полной бессмысленности происходящего. Холод безграничной вселенной, совершенно пустой и недоступной, окутывает пропасть. В происходящем калейдоскопе времени, мозг пытается хоть как-то разобраться, что же, в конце концов происходит, хотя сам факт вопроса уже пугает его. И сознание пытается спасти тело, хватая само себя за макушку, погружает мозг в пучину суеты, как баптистский священник некрещеную девицу. В итоге человеческие воспоминания превращаются в плохо смонтированное кино, где яркие моменты склеены в пеструю ленту, меж которой проходит унылая рутина, которая на самом деле и составила всю жизнь.
Лампа над головой мерзко жужжала и щелкала. Витя оторвал уголок бумаги, раскрутил колпачок ручки и смачным выдохом выстрелил слюнявой бумажкой точно в шею Коли Кривошеева. Все загоготали. Кривошеев потирал шею и смущенно улыбался. Все было как всегда. Тома заполняла журнал. Аня, рядом с ней, прихорашивалась глядя в зеркальце. Лида за ними, облокотившись на стол, смотрела в окно. Косой с Кубриковым на задней парте со звоном играли в пятака. Кулаки Косого уже солидно кровоточили. Саша на передней парте среднего ряда, вытянув ноги под столом, бездумно смотрел на доску. Лев рядом с ним перекладывал свои смешные допотопные тетради из серой бумаги. Миша сзади с азартом рассказывал Тимуру, что скоро поедет с отцом куда-то в наукоград и там увидит настоящий реактор или ускоритель. Тимур с восточным прищуром делал вид, что ему это интересно. Маша за ними поправляла модные и недоступные остальным браслеты-напульсники, надменно смотря поверх затылков. Егор рядом с хлюпающим смехом заливаясь рассказывал ей какую видеокассету нашел у родителей. На задней парте третьего ряда что-то неряшливо вечно записывала Чудинова. Все шло своим чередом. Учиться никто не хотел. Стены с портретами маститых писателей и ученых угрюмо наблюдали весь этот комплекс энергий. Запоздало вошел учитель. Тома тут же подсунула ему журнал на стол. Все встали.
– Садитесь, садитесь. – спешно проговорил историк и сел за стол покрытый стеклом, под которым заботливая Тома положила календарь с отмеченными учебными графиками и список учеников. Он быстро пересчитал «н-ки» оглядел класс, почесал затылок и все же взял журнал и начал перекличку.
– Абдулаев?
Встал Тимур. Статный, в плотной спортивной кофте, со смуглым лицом и слегка раскосыми глазами. В него была влюблена половина школы. Как за внешность, так и за умение грамотно подбирать одежду и сохранять имидж и стиль бандита из какого-то западного гетто. Тимур был молчалив и осторожен в выражениях, мастеровит и умел рассудительно договариваться.
– Голькин?
Встал Егор. Самый мелкий из всех, но с несвойственной его комплекции крупной липкой шеей под подбородком. Егор был в чистой богатой кофте и в модных широких джинсах. Прическа с небольшой челкой была аккуратная и свежая. Егор был из богатой семьи, от чего уверенный в себе, наглый и умеющий стравливать разные группировки, а за счет хороших ораторских данных еще и всегда выходил из этих стычек невиновным. Егор был умелым, не по годам, манипулятором и умел наводить мосты практически между всеми. Как ни странно педантичная Тома и внезапно нейтральный Саша относились к нему пренебрежительно. Но Егора это мало волновало – за него вписывался Косой и Кубриков, он был защищен от любых проблем.
