Жизнь Марка Хейза оказалась в опасности ещё за сотни лет до его рождения. Виною тому стал японский мальчик, уснувший во время ритуальной игры хяку моногатари кайданкай. А дело было в седьмом месяце по лунному календарю, когда по старинной традиции на чайных домиках вывешивали бумажные фонари.
Удушливая жара даже к вечеру не отступила от города. Клочковатые облака, предвещая грозу, пенились на тёмно-синем небе и собирались в рыхлые кучи. Сад вокруг чайного домика был неподвижен, весь в дымных тенях; азалии и дзельквы с причудливо изогнутыми ветками застыли размытыми фигурами. Космы тумана ползли между кустарниками, опутывали каменные фонарики и пожирали статуи божков.
В час Собаки[1] по тропинке, усыпанной хрустящим песком, пробежала служанка в холщовом платьице. У входа в домик она сняла деревянные сандалии и скользнула внутрь. В крохотной кухоньке на жаровне с древесным углём пыхтел чугунный котелок, от которого исходил восхитительный аромат вьюнов и тушёного лука. Служанка сглотнула, переставила котелок на красный лакированный поднос и торопливо направилась к самой большой комнате, где несколько торговцев и Сэто́ру, десятилетний внук хозяйки, третий час подряд рассказывали леденящие душу истории. Она опустилась на колени перед скользящей дверью и, поставив поднос на пол, отодвинула её. В нос ударил кислый запах морских водорослей и уксуса. Простая квадратная комната с окном в сад была выстелена татами. Торговцы обмахивались круглыми веерами и слушали старика в шёлковой хаори. Он сидел на мягкой подушке дзафу, постоянно дёргал косматую седую бороду, придававшую ему грозный вид, и низким голосом вещал:
– Клянусь, я думал, это моя жена! Она имеет привычку поздно вечером распускать волосы и долго расчёсывать их гребнем. Так вот. Я раздвинул сёдзи и вошёл в спальню. Жена сидела ко мне спиной, рядом на низеньком столике стояло блюдо с рисом и маринованной редькой. Не успел я и слова произнести, как волосы у неё на голове зашевелились, череп на затылке разошёлся, обнажив чудовищный рот с острыми зубами и языком-змейкой.
Служанка испуганно ахнула и опрокинула чашечку с тёплым вином, которую как раз подавала молодому мужчине с гладковыбритыми впалыми щеками. Но он не обратил на это внимания, а только спросил, равнодушным тоном маскируя отвращение:
– Неужто Футаку́чи? Будь она неладна.
– Она самая, – кивнул старик и продолжил. – И вдруг волосы-щупальца удлинились, схватили мисочки с едой и запрокинули в ненасытную пасть. Я от ужаса не мог и шагу ступить, раздумывая, как это демон проник в моё жилище. Зубы с противным треском перемалывали посуду, слюна стекала по спине, а из утробы вырывался болезненный стон. Потом щупальца потянулись ко мне, по халату поползли прямо к шее и принялись душить. Тут уж я очнулся от морока, попытался освободиться, стал хрипеть и звать на помощь. К счастью, в то время у меня гостил брат. Он услышал мой зов и ножом перерубил волосы Футакучи.
Дрожащая от страха служанка мельком взглянула на Сэтору, который смущённо пожал плечами. Они дружили и часто играли в саду у водоёма с золотыми карпами, а теперь вот не по своей воле оказались на жуткой церемонии.
– Иди, девочка, домой, – произнёс старик и обернулся к Сэтору. – А ты не забудь затушить очередной фонарь, как только история окончится. Мой отец рассказывал, что как-то играющие сбились со счёта. Открылся проход в потусторонний мир, и оттуда вырвались злые духи. Все жители дома бесследно исчезли, словно их и не было вовсе. Запомни, мальчик, девяносто девять, и ни историей больше, иначе случится беда.
Служанка несколько раз поклонилась, поспешно собрала грязные миски и бросилась к раздвижной двери. Сэтору затушил один из тринадцати оставшихся бумажных фонариков, что тревожно дрожали по периметру комнаты. Глянул в окно и заметил подругу, убегающую прочь от чайного домика. Её белые носочки мелькали среди чёрных кустов и булыжников. Вспышка молнии на мгновение выбелила вечер, потом сильный удар грома сотряс воздух и землю, и наконец-то хлынул ливень.
Митиа́ки, молодой торговец сыром, зловеще прошептал:
– Гроза во время хяку моноготари – плохая примета. Но ещё хуже – прийти ночью на перекрёсток. Обязательно повстречаешься с каким-нибудь призраком. Недавно я видел юрэя. Это была женщина в белом погребальном саване, длинные волосы полностью закрывали лицо, а вместо ног – пустота…
…Сэтору внимательно считал истории. У опьяневших от саке торговцев заплетался язык, и они так и норовили перескочить на другую тему. Например, им чудилось, что снаружи кто-то ходит. Быть может, рассуждали они, дух дождя бродит по пустынной улице.
Комната постепенно погружалась во мрак. В воздухе стоял тяжёлый аромат сандалового дерева и жасмина (зажгли курения), дождь монотонно стучал в окно, и Сэтору закрыл глаза. Всего на мгновение. Так ему показалось. Усталость накатила, к тому же голоса убаюкивали. Встрепенулся и посчитал фонари – горело два.
А если я ошибся? Господин Така́си рассказывали про ака-намэ, который слизывает грязь в бане. Дальше говорил господин Юкихи́ра. А потом… Что же я наделал?
