Надо думать, что за столько-то лет жизни дни у Михаила Лукича Болотникова бывали всякие: пережил он три войны, две собственные свадьбы, рождение и смерть не одного из своих сыновей и дочек – словом, хватило ему и радостей, и горестей; а такой вот день был у него первый, и чего в нем больше – добра или худа, – он не знал.
В этот день в деревню Пеньки приехали сразу три машины: черная «Волга» из области, красный «Москвич» из района и зеленый автобус незнакомой пеньковцам марки из Москвы. Легковых машин в Пеньках, слава богу, видывали – их и сейчас, поди, пяток, как не больше, стоит по дворам, а вот такой автобус да еще с надписью «Киносъемочный» заехал сюда впервой и был, конечно, в диковинку. Еще больше Пеньковские удивились, что вся эта бригада приехала к дяде Михайле Болотникову, привезла ему какие-то подарки или награду за его горшки, показанные весной на столичной выставке, и будет делать про него специальное кино.
Новость эта невесть каким чудом разнеслась по укосам, и народ, не утерпев до полдня, подался в Пеньки полюбопытствовать: может, кроме горшков, еще чего надумают снимать, скажем, из колхозной жизни, так чтобы уж знать и, на случай, быть под рукой. Даже которые из других деревень и те дали крюка через Пеньки, чтобы постоять маленько у Болотникова дома.
Следом за народом на открытом газике примчался сюда же председатель колхоза Леонид Константинович. Он громко попенял мужикам и бабам за оставленное в лугах сено, но и его одолело любопытство: вылез из машины и прошел в Михайлов дом.
А из дому вышла тетка Матрена – Михаила Лукича старуха, наряженная в желый платок с красными цветками и в слежавшуюся вязаную кофту, присланную внучатой снохой из города.
– Тетка Матрена, чего у тебя там? – спросил народ.
– А леший их знает! Курят да говорят. – И махнула рукой в сторону двери, дескать, там их дело.
– Кино-то будут сымать?
– Да, чай, будут, коли приехали. Ванятка! – криннула она мальчонке с велосипедом.
– А только про горшки, али еще чего? – спросили у нее.
– Да я-то не велико больно начальство – чего хотят, то и натворят. Ванятка, бегай-ко, Митьку Савелова позови сюды. Он, поди, у мастерских в Стретенье, мотоцикл его даве там стоял. Сюда пущай гонит. Пред, скажи, звал.
В другой бы раз Ванятка на такую просьбу – катить пять верст по жаре – только бы коленкой дрыгнул и отвернулся, а тут – с Митькой-то, поди, и в дом можно попасть! – поднял с травы свой драндулет и покатил прямиком через скошенные овинники. Остальная ребятня, тоже, видать, сообразив, в чем дело, на всех педалях погналась за ним.
Выскочил Леонид Константинович, бегло огляделся, спросил: уехали ли за Митькой?
– Разом, – ответила Матрена.
– Да? Ну ладно. А у тебя Елка где, Макар? Оседлал бы да к Митричу, пускай, мол, сюда гонит. Догадается зачем.
Макар, темноволосый крепкий старик, приподнял толстый деревянный конец, который у него вместо правой ноги.
– Разве што на колоде, Леонид Константиныч. Я сегодня шорничаю. Елку бригадир на ферму нарядил с Васюхой.
Председатель нетерпеливо покрутил головой, отыскивая, кого бы еще послать к Митричу, потом махнул рукой, дескать, самому на газике быстрее выйдет.
– Чего хоть там делается-то? – спросил у него Макар.
– Дело! – ответил председатель и дал сигнал, чтобы расступились перед машиной.
– Знамо, не безделица, – сказал Макар вслед газику и, поднимая повыше колоду, чтобы не путалась в траве, пошел к дому напротив, где в ватных штанах, в валенках, в просаленной до черноты солдатской фуражке прел на солнышке дед Александр Клещов.
Почувствовав, что кто-то сел рядом, дед встрепенулся. Из цигарки, что тлела у него под носом, посыпались искры. Он раздвинул пошире колени и зашевелил валенками, вминая искорки в пыль.
– Чего шебаршишься, как жук? – проворчал Макар и тоже достал круглую банку с табаком, постукал по ней пальцем, чтобы махорка отстала от крышки и не просыпалась зря, скрутил цигарку поосновательней и, прежде чем склеить ее, заключил для себя: – Это хрен не приятель будет, коли на обряд не позовет… А чудно… Уж чудно, дак чудно и есть. Всю жизнь мужика мытарили за горшки, а тут – на вота! – Закурил, поглядел на дремлющего рядом деда, ткнул его колодой в валенок: – Проснись, баррикада! Гляди, говорю, скоко машин к приятелю понаехало!
Дед закивал головой:
– Да, да, да, да!..
Остальной народ тоже стал потихоньку расходиться от Михайлова полисада. Это пока Митьку найдут, да председатель привезет Митрича, – сколько времени-то уйдет? А на овинниках свое сено еще не прибрано. В крайнем случае, с овинников-то и прибежать недолго.
Большая лаковая коробка, привезенная с выставки, лежала на столе, за которым сидели гости. Они, видать, уже нагляделись на нее, пока везли, и теперь говорили о чем-то, а ее трогали и двигали с места на место, даже и не замечая, что трогают и двигают.