Названая родина. На чердаке. Кое-что о сетях и полях. Разговор с печной трубой
Сумерки подкрались к деревне неслышно, вместе с низким туманом, который отслоился от земли и повис над ней длинными густеющими полосами, скрывшими сеновал в поле, кривую, сплетенную из тонких осиновых стволов изгородь вдоль дороги и крайнюю в деревне избу. Крыша этой избы почернела, а высокая телевизионная антенна, привязанная к соседнему с крыльцом дереву, отпечаталась в холодном небе глубоко и четко, как заглавная буква на титульном листе книги… Какой? Митя этого не знал.
Деревня была в пять домов и называлась Коржино. Она была названой родиной Мити Богинова. Так ее окрестил сам Митя по аналогии с названым отцом или названой матерью.
Семь лет назад Митя Богинов с женой Аней и дочерью Катей, которой тогда было пять лет, впервые посетил эти места в Ярославской области.
Тогда они приехали в старинный русский городок, районный центр, привлекаемые более всего экзотикой его церквей, а потом, отъехав от городка на автобусе, побрели с рюкзаками вдоль реки, у которой лепились крохотные деревеньки с тропинками, спускающимися к воде, и низкими плотными баньками, толпящимися на крутом берегу. Встречавшиеся старухи обстоятельно здоровались с ними и охотно давали советы, у кого им остановиться. «У Ерохиных стоят… У Нинки тоже стоят… Проситесь к Люське Павловой, она без хозяина, с дедом одним. Она пустит…»
Они пришли к Люське в деревню Кайлы поздним вечером, попили чаю, а переговоры о постое отложили до утра. Собственно, и утром никаких переговоров не было. Люська и дед Василий, ее отец, поглядели на них в утреннем свете и махнули рукой: оставайтесь!
И они остались.
Прожили они тогда в Кайлах полтора месяца, обошли все окрестные леса и деревни, среди которых ближайшей была деревня Коржино, отстоявшая от Кайлов на полкилометра вниз по реке Улеме, и вот эти пятьсот метров тонкой петляющей тропинки с клеверным полем, опушкой леса и густыми кустами полуизвестных Мите растений на берегу стали для него географической точкой родины. Митя сам не заметил, как это произошло, но уже года через два вспоминал Кайлы, Коржино и тропинку между ними не просто как одно из мест отдыха, а более значительно и бережно – как родное место, как место, где он родился.
Дело в том, что в Митином сердце уголок под названием «родина» до некоторого времени не то чтобы пустовал, а был заполнен неубедительной картинкой, напоминавшей карту СССР, на которой росла пушистая синтетическая трава с такими же ненастоящими, но довольно красивыми деревьями. Были там и небольшие хребты, и озера, и реки – в общем, нечто вроде объемной иллюстрации к учебнику географии за шестой класс, откуда Митя вынес такое странное ощущение родины.
Иллюстрация сопровождалась иногда музыкой Дунаевского из довоенных кинофильмов, вызывающей почти по привычке гордые детские слезы и ком в горле, когда все идут по площади и поют, и знамена над ними полощутся, и вокруг бездна счастья и оптимизма.
Митя родился в Среднем Поволжье, в эвакуации, на четвертом году войны. Потом, до сознательного возраста, родиной Мити были скучные казенные квартиры в военных городках, где служил его отец. Соответственно должности отца менялись размеры квартир и обстановка, не перестававшая оставаться казенной. На ножках столов, стульев, кроватей были написаны красной краской инвентарные номера. В любую минуту дом Мити мог смениться по воле армейского приказа. Украина заменялась Уралом, а Урал Хабаровским краем с легкостью перемены декораций в театре, отчего Митина отчизна приобретала пестроту климатических и иных условий, приобретала широту, не успевая прорастать вглубь.
Только теперь наконец он сам присвоил себе родину, не спрашивая у нее согласия. Митя сделал это тайно, скрытно, стыдясь самого себя, и от стыдливости окрестил родину «названой».
Так или иначе, вращаясь, веселясь или предаваясь лени в столичном городе, Митя Богинов время от времени извлекал из памяти какую-нибудь часть своего тайного отечества: муравейник под елью в трех метрах от тропинки, овраг, поросший крапивой в Митин рост, родник с чистым песчаным дном, огороженный черным срубом, и даже железную трубу, перекинутую через овраг, по которой они с Катей любили ходить, балансируя раскинутыми руками. Митя придирчиво рассматривал свое богатство, отдыхая душой и мечтая вновь к нему вернуться, когда будет возможность.
Вероятно, возможность нашлась бы и ранее чем через семь лет, если бы не прибавление в Митиной семье, которое случилось весною следующего года. Сына назвали Ярославом. Новые патриотические соображения Мити нашли отражение и в этом вопросе. Впрочем, в семье Славика чаще называли Малышом.
Вечером второго дня встречи со своей названой родиной Митя стоял на крыльце в деревне Коржино, наблюдая наступление сумерек. Он уже забыл, зачем вышел из дому, с удовлетворением втягивая носом воздух и умиротворенно повторяя про себя: «Хорошо-то как!»
– Митенька! Ну чего же ты стоишь?
Возглас жены стряхнул с Мити оцепенение. Он нащупал в кармане брюк фонарик и, обогнув крыльцо, вошел во двор. Двором здесь назывался крытый сарай, примыкавший к избе сзади. По существу, это был хлев – место, где хозяева держали скотину и заготовляли сено на зиму. Сеном была забита верхняя часть двора под крышей, а внизу жила разная живность: корова Малюта с теленком Мишкой, четыре овцы, которых звали одинаково – Шуры, петух с десятком кур, которых никак не звали, а также две безымянные кошки с многочисленными и вечно голодными котятами. Во двор вели два входа – один из темных сеней в избе, а другой со двора в городском понимании этого слова. Там же, в скотном дворе, размещались и «удобства», как их назвала Митина жена. Удобства были организованы с примитивной, почти пугающей откровенностью. Обструганная доска с отверстием и никаких стен и дверей, что весьма смущало Митю.
