Уходя, он все-таки оглянулся. Окинул взглядом узкую комнатушку, похожую на монашескую келью.
Продавленный диван, стол с табуретом, в углу свалены книги. Холодильник, который мог, наверное, помнить полет Гагарина, крякнул, как подраненная утка, – и обиженно умолк. Мужчина усмехнулся, поправил рюкзак – лямка лежала неудобно, натирая плечо, – и прикрыл дверь.
Он никогда не запирал комнату – когда замки были помехой для двуногих крыс? Но вряд ли кто-то сунется в его жилище, пока нет хозяина, – Прохан, если узнает, голову отрежет.
«Он, если что, и мне отрежет», – подумал мужчина. И снова удивился тому, что все еще жив. Что его до сих пор не пристрелили. Или не задушили во время сна. Все знали, что он никогда не запирается, полагая, что от судьбы все равно не уйти. Хотя – продолжал он размышлять, шагая по коридору, едва освещенному тусклыми лампочками, вкрученными в плафоны через каждые десять метров – если его убьют, то где они найдут такого же? Везучего, как тысяча чертей…
Если только на Хламе, но кто из заводских по доброй воле сунется к хламским? Те вообще в последнее время отморозились на всю голову, палят во все, что на глаза попадается, а потом разбираются. И ладно бы беспредельничали на своей территории – бойцы с Хлама держали в страхе все Ближнее Заволжье, доходили даже до руин Речного вокзала. Хотя что значит – «доходили»? Дойти можно куда угодно, были бы здоровые ноги. Но дойти – это еще половина дела. Вторая половина – живыми уйти. Вот так и хламские: дойти-то дошли, а вот обратно вернулось меньше половины. Речники – ребята тоже серьезные, они тоже чужаков не любили и мало кого пускали на свою территорию. После той стычки их совсем мало осталось. С десяток. Включая Гусара, бойца из затверецких, который пятерых стоил. То есть такие слухи ходили. А правда это или нет – никто не проверял. Жизнь дороже…
Под эти мысли он дошел до двери в конце коридора и постучал, как было условлено.
Тяжелая металлическая дверь со скрипом открылась, представив взору просторное помещение, похожее на древний офис. Правда, никаких компьютеров и прочих ноутбуков не наблюдалось – вокруг засаленного стола сидели четверо бойцов и резались в карты. Но не по-серьезному, на «валюту», а всего лишь на интерес.
Так Прохан решил. Чтобы ненужных обид не было.
– Гнилой пожаловал. – Лысый детина с косым шрамом через лоб и тремя зубами, которые торчали из пасти, когда он лыбился, оторвался от игры и вперился зенками болотного цвета в переносицу вошедшего.
Изо рта Зубастика постоянно разило гнилью – вот бы кому подошло погоняло Гнилой! – однако и рукопашник был хороший, и стрелял метко.
– Ну что, сталкер, на волю? – подал голос парень с длинным, как у Буратино, носом, который украшала бородавка, похожая на еловую шишку.
Буратино было шестнадцать, он родился через год после Катастрофы и не помнил другой жизни.
Гнилой кивнул. Дежурные бойцы не могли помешать ему: Гнилой был сталкером и имел право уходить и приходить когда захочет. Только Прохан имел над ним власть – как и над всеми обитателями Завода.
Но если бы сейчас Прохан запретил ему идти, то он, Гнилой, все равно пошел бы.
Потому что он должен был пойти.
И Прохан это понимал, поэтому не препятствовал. Только сказал:
– Ты понимаешь, что без шансов?
Гнилой понимал.
Но он уже принял решение.
И это было его решение. Только его.
И Прохан не возражал. Молча расстелил изорванную карту Твери и окрестностей.
Бумажная карта была ровесница Катастрофы.
Они водили пальцами по карте, прикидывая маршрут, и Прохан отсоветовал идти через Хим и Деревню – то есть самой короткой дорогой.
Доходили слухи, что в Деревне кто-то поселился. Но люди или зомбяки – никто не знал.
А идти через Хим вообще равносильно самоубийству.
Даже для везунчика, такого как Гнилой.
«Там очень плохая земля, – сказал Прохан. – Засасывает и съедает. Но не расширяется».
То, что не расширяется, было хорошо.
Но кто знает, как там будет дальше…
Может, как в Торжке, где три года назад возникла похожая аномалия. Сначала в районе Монастыря, а потом охватила весь город и километров пятьдесят по периметру. Не выжил никто…
Гнилой и Прохан допоздна просидели над замусоленной картой. Оба понимали, что эта дорога – в один конец. И даже до конца можно не дойти. Особенно если идти по железке. Но другого пути все равно не было. Обходить железку – это делать большой крюк, заходить в лес. А кто знает, кто сейчас в этом лесу живет…
Но Гнилой уже решил, что пойдет.
А у Прохана, конечно же, был свой интерес.
Гнилой считался лучшим сталкером. Он всегда возвращался.
Прохан надеялся, что Гнилой вернется и на этот раз. А потом расскажет обо всем, что видел. Особенно о Вокзале.
Под Вокзалом были хорошие подземные убежища. Построили их в конце восьмидесятых годов прошлого века. Во времена почти былинные, ибо кто сейчас помнит страну, которая когда-то называлась СССР? Даже старики не помнят. Но все, даже зеленые юнцы, знают, что в СССР готовились к ядерной войне и поэтому плохих убежищ не строили. Вот и это убежище – Завод, тоже построили во времена СССР…
И Прохан был искренне благодарен за это погибшему почти сорок лет назад государству.
