Чужаки пришли весной, перед пахотой. Ретиш с братьями и Медарой шли к оврагу за глиной и увидали пришлых за полями. Старший Умир велел всем схорониться в ивняке, распустившем молодую клейкую листву. Оттуда наблюдали, как чужаки остановились у кромки леса, поснимали с плеч поклажу. Было их много, не сосчитать, ещё и сновали непрестанно. Ретиш три раза пальцы на обеих руках загнул и сбился. Но вот от стойбища отделились шестеро рослых мужчин и направились к Ёдали прямо через поле. Ноги их вязли в мокрой земле. Вскоре стало видно, что волосы пришлых черны как сажа, а лица тёмные, как дикий мёд.
– Это людоеды? – прошептал Ретиш.
Зыбиш, последыш Ретиша, охнул, прикрыл руками бритую голову и прижался к Медаре.
– Нет, – ответил Умир. – Для последних людоедов Куль болото разверз и принял их там. Это люди с гор.
– Медара, – хохотнул Зрин, второй из братьев, – то твои родичи, такие же чумазые.
Медара вспыхнула так, что запылали её смуглые щёки, но смолчала. Ретиш посмотрел на сестру. И правда, такая же тёмная, как пришлые, только глаза прозрачные, льдистые, да волосы что ковыль под ветром, как у всех их рода, как, должно быть, и у Ретиша будут, когда отрастут. Пока они и до бровей не доставали, не разглядеть, всего-то три луны назад ему исполнилось двенадцать витков, и Медара перестала скоблить ножом его голову каждую шестиду.
– Идут прямо, не хоронятся. Значит, зла не замышляют, – проговорил Умир. – Ретиш, беги в Ёдаль, донеси родовикам, ведуну донеси. Только стороной беги, чтоб не заметили.
Ретиш стреканул, пригибаясь, через ивовые заросли. Но, как ни торопился, не успел – едва он вбежал на улицу деревянного рода, как в Ёдали гулко зазвонил колокол. Из дверей повалил народ. Доски, устилавшие улицу, застонали под множеством ног. К сходному месту Ретиш пробирался уже в толчее.
У дома ведуна Сувра, стоящем пред сходным местом, гудела толпа. Сам Сувр вышел на крыльцо в белёной рубахе, на ходу подвязываясь расшитым поясом. За ним семенила молодая брюхатая жена и вплетала в косы мужа ленты с ведунскими знаками. Позади блеснул на солнце вышитый бисером платок Отрады, младшей дочери Сувра. Ведун вышел на место и встал в ряд с остальными родовиками. Среди них не было только старой Благожи. Ретиш собрался было бежать за ней, как люд, перекрывший выход с улицы глиняного рода, расступился и пропустил родовицу.
Благожа пришла в нарядной рубахе и узорчатой верховице, за которую держался Малуша, едва начавший ходить и ещё не получивший настоящего имени. Ретиш подскочил к ней, забрал братца и посадил себе на закорки. Негоже родовице с дитём в ряд хранителей вставать. А со стороны полей в Ёдаль уже входили чужаки. Толпа, окружившая место, затихла.
Пришлые ступали без суеты, смотрели прямо. На досках за ними оставались шматки грязи, прилипшей к ногам. Они прошли совсем рядом с Ретишем. Он вдохнул терпкий запах пота и успел заметить, что глаза их так же черны, как и волосы.
Чужаки встали против хранителей, коротко склонили голову, но спин не сгибали. Заговорил старший, судя по впалым глазам и высушенной коже, родовик:
– Свет вам, хранители. Ищем мы место для рода. Позволите остановиться подле вашего селения?
Голос его был груб и скрипуч. Звуки шипели в горле, точно вода, упавшая на раскалённые камни.
Ответил ему Сувр:
– Земля нам Еном дана, кто мы, чтобы не дозволять. Но и соседствовать невесть с кем не пристало. Назовитесь, расскажите, пред кем склоняетесь, от чего бежите и чего ищите, а там решим.
– Имя моё Шотхе. Склоняемся и служим одному Заккари, тому, кого вы Еном зовёте. А бежим от голода. Семь витков как сушь на юге стоит, в горах леса горят, землю суховеем унесло, голые камни остались.
– Между горами и нами добрые равнины лежат. Чего же там не нашли места?
– И на равнинах дождя нет, одни смерчи гуляют. Предки сказали нам на север идти.
Сувр почесал бороду. Задумался. После проговорил:
– Отчего же люди с равнин не бегут?
– Придёт время – и побегут. Это мы налегке, с места нетрудно сняться, а им дома и добро оставлять.
– То верно. И неизвестно, с чем пожалуют…
Ретиш заметил, что шагах в десяти от него поблёскивает платок Отрады. Он протиснулся за спинами, подобрался к ней и дёрнул за рукав рубахи.
– Отчего в колокол били?
Отрада обернулась. Увидев Ретиша, скривилась:
– Чего тебе, грязевый род?
– Думаешь, если платком лысую голову прикрыла, уже разумной стала?
– Сам-то давно с волосами?
– Сколько бы ни было, а не малец уже. Так кто твоему отцу о чужих сказал?
– Я. Мне открылось.
– Тебе?! Брешешь!
– Вот и нет!
Малуша ухватился за кисти платка Отрады и потянул в рот. Та выдернула, ещё больше скривилась:
– Обслюнявил! Идите от меня, грязюки!
Ретиш передразнил:
– Обснюня-я-явил. Уйдём, больно надо на твоё чванство смотреть. Только скоро сами на поклон к грязюкам пойдёте, как зуди для пахоты понадобятся.
Сувр тем временем называл родовиков:
– Сиян – хранитель хлебного рода, Мощёр – железного, Енослав – деревянного, Благожа – глиняного. Каков ваш род?
– Наше дело – выжить. Голод с переходами люд выкосили. Есть у нас и кузнецы, и плотники, и лекари, земли только нет. И места силы, – Шотхе кинул взгляд на высившиеся на севере пики чёрных гор.
