Он пришел к нам вместе с дождем. Мы все удивились, когда он пришел.
Но шел дождь, и мы решили, что приход этого человека – тоже добрый знак.
У нас ведь жизнь какая? От дождя – до дождя. Не нравится такая жизнь – до свиданья, за руку не хватаем.
Или, как русские говорили: «Пусть на твоей дороге скатерть валяется».
Хорошо говорили, мастера слова. Только потом все состарились и стали друг друга хоронить. Нам не доверяли, вера у них другая, хотя зря – Бог один, они тоже так считают.
Если честно, у нас один бог, это – вода. Другого нам природа пока еще не придумала.
Теперь – попрошу: закройте глаза.
Закройте, не бойтесь, ничего плохого не сделаю. Для рассказа нужно. Закрыли?
Дерево!
Дерево, яблоня: серая, как камень, можете все ветки ощупать – ни листика. Может, вы еще какое-нибудь яблоко от него захотели? Забудьте. Я уже вспотел одно и то же всем повторять: нет, нет, нет у нас воды. От этого и яблок нет. И если у вас в кармане еще и стакан спрятан, выбросите лучше. У нас не любят тех, кто со стаканами ходит. По-нашему это называется: «умничать».
Устали представлять себе дерево? Это только начало.
Дерево стоит, сухое и беспомощное.
У него четыре главные ветки и несколько подчиненных. На одной главной ветке сидит Золото и смотрит на небо через бинокль, в котором нет ни одного стеклышка. Стеклышки давно отправились в отцовские очки, их туда кузнец из соседнего села вместо треснутых приделал. Но без этих стеклышек бинокль тоже работает. Он теперь, как замочная скважина в двери у Председателя, только еще лучше. В двери одна скважина, и на небо сквозь нее не посмотришь, а тут – вот тебе небо, подсматривай на здоровье.
Золото разглядывает небо, пытаясь найти на нем что-нибудь интересное. Дождь, например. Вы знаете, такие облака есть: на вид ничего особенного. А подплывают – такой дождь начинается, что вся школа бежит чайники и ведра набирать. В суматохе можно даже подраться от радости, в мокрой глине поваляться.
Веткой выше висит клетка с беданой[1]. Клетка замотана платком, чтобы бедана не хотела из нее уйти, не портила себе о прутья крылья, а сидела внутри и распевала задумчивые, лиричные песни. У нас в селе эту птицу очень уважают.
Пропускаем две пустые, ничем не знаменитые ветки и попадаем на последнюю.
На ней висит радио, похожее на клетку с беданой. Когда-то радио умело петь и передавать новости. Теперь оно только шуршит – как осенний виноградник, после того как с него срежут все недоклеванные птичьей жадностью гроздья.
И наконец наверху, к тому месту, где обрезанный ствол трется о шершавое небо, прибита вертушка. Ей, конечно, кроме ветра, ни до чего другого дела нет. Ну, этого богатства у нас просто горы: постоянно что-нибудь дует.
Пока я буду рассказывать, вертушка будет крутиться. В один момент, конечно, перестанет, но я об этом тут же вам громко скажу: смотрите, вертушка! И вы посмóтрите.
А пока – тыр-тыр одно от нее, и никаких других впечатлений.
Золото поет какую-то взрослую песню и болтает ногами, как спортсмен.
«Тип, тип-тип», – подпевает ему из-под платка бедана. Всем хочется пить.
К этому дереву он вначале и подошел.
Лил дождь. Дерево, наглотавшись воды, стало черным. Клетку с беданой чьи-то шустрые руки успели унести, а радио еще продолжало качаться и передразнивать своим шипеньем дождь.
Он посмотрел наверх, где под ливнем гордо крутилась вертушка.
Потом сделал несколько шагов, удивленно обходя чайники, ведра и кастрюли, которыми было заставлено всё пространство. Люди ловили в них дождь.
У него не было зонта, и ливень делал с ним всё, что хотел.
Брюки, в которых он приехал, уже давно намокли; то же самое сделали и трусы. У человека с мокрыми трусами, даже если они намокли не по его вине, лицо виноватое.
На лице у него тоже было много воды. Она текла по лбу, просачивалась сквозь брови и бежала вниз, используя нос в качестве желобка.
Нос у него был прямой. С такими носами, по правде сказать, в дождь неудобно.
И тут его, чужака, увидел Золото. Испугавшись, бросился домой. Его крик просачивался сквозь глиняные стены: «Отец, отец, там чужой пришел!»
Дом затих, заглатывая и переваривая эту новость.
Зачавкали калоши.
Отец Золота, Сабир, вышел, осторожно улыбаясь.
Потом они о чем-то поговорили и вместе исчезли за мокрым забором.
