Стоит только задуматься, что вы хотите сказать о Джейн Джекобс, – и сразу же задаешься вопросом, как бы она на это среагировала.
Вам бы вряд ли захотелось ввязаться в спор с Джейн: она могла переспорить любого. В словесном поединке она была непобедима. В тридцать лет, то есть задолго до создания «Смерти и жизни больших американских городов», она написала провокационную статью для крупного журнала, издатель которого поинтересовался достоверностью ее информации. Когда они встретились, Джейн защищала свой текст, «перечисляя факты и наблюдения из первых рук»[1]. Позже она спросила симпатизирующего ей коллегу, почему он не заступился за нее. Тот ответил: «А незачем. Бедняга [издатель] подумал, что попал под бензопилу».
Можно сказать, что Джейн Джекобс не выносила дураков, и это верно. Но нет – вы так не скажете, ведь это ужасное клише, а вам не захочется произносить клише перед Джейн. Вам захочется быть на высоте. Если ваши доводы неубедительны, вам не хватает точного примера, ваша точка зрения не ясна, вы, вероятно, не пожелали бы это продемонстрировать. Потому что если бы вы это сделали – за кухонным столом в ее доме в Гринвич-Виллидж, или позже, в Торонто, или на общественных слушаниях, или среди ученых – она бы вас просто уничтожила. «Бывают поводы не соглашаться с Джейн Джекобс, но не так много, как кажется, – писал Роджер Сейл в The Hudson Review в 1970 году, – потому что, по ее собственным словам, она практически всегда права, и настоящие вопросы возникают, когда вы начинаете размышлять, а что же она упустила?»[2]
Джейн – как все ее звали, включая троих детей – написала семь книг, спасала городские районы, останавливала строительство скоростных дорог, ее дважды арестовывали, она нежилась в лучах обожания со стороны легионов поклонников, провела миллион дискуссий и дебатов за кухонным столом, которые всегда выигрывала. По крайней мере в последние годы – хотя есть все основания полагать, что все это восходит еще к начальной школе, – она неизменно главенствовала в разговоре. Она слушала, отвечала, спорила. Она думала о том, что хотела сказать, и говорила это. Не приукрашивая, не смягчая. Просто говорила. Назовите ее хоть жестокой, хоть честной. Кто-то однажды сказал о ней: «Какой прекрасной, милой бабушкой ей никогда не бывать»[3].
Джейн была совершенно нормальной, здоровой и счастливой во всех самых важных смыслах. У нее были друзья, которые ее любили. Она хорошо к ним относилась, была доброй и любящей. Она могла быть игривой и даже дурачиться: по меньшей мере однажды корчила смешные рожи на камеру. Когда вы с ней здоровались, она крепко вас обнимала. Она отрывала время у письма – самого важного занятия в ее жизни, – чтобы помочь своим детям, друзьям, соседям. Но она всегда говорила то, что думала; она не знала, как можно иначе. Однажды, когда Джейн в очередной раз сказала то, что думала, журналистам The New York Times, редактор журнала, в котором она работала, произнес: «Полагаю, вам действительно не следовало высказываться…»[4]
Итак, встает законный вопрос: всегда ли она была такой? Или это черта характера, развившаяся со временем? Может быть, она проявилась только после того, как первая книга ее прославила? Или после переезда в Торонто, когда она стала для этого города знаковой фигурой, перед которой преклонялись? Маска ли это, которую известная персона порой надевает на себя и с которой срастается с годами? Или она всегда была такой?
Джейн Джекобс написала семь книг, но помнят ее благодаря только одной из них, под названием «Смерть и жизнь больших американских городов». Она впервые была опубликована в 1961 году и с тех пор постоянно переиздавалась. Считается, что эта книга больше, чем что-либо иное, изменила общий взгляд на города и то, чего ожидают от них. Когда читатели говорили о ней, то порой признавались, что «Смерть и жизнь» была для них опытом, близким к религиозному. Что книга их изменила. С этих пор они видели все иначе. Их Чикаго, или Нью-Йорк, или Бостон изменился в их глазах, обрел новый баланс важного и неважного. Для многих сегодня, конечно, Джейн Джекобс – почти культовая фигура, а «Смерть и жизнь» – своего рода евангелие, как «Маленькая красная книжица» председателя Мао, или Библия, или Конституция США – вместилище окончательной истины. Я отношусь к тем, кто рано узнал о Джекобс и прочел ее «Смерть и жизнь» еще в начале 1970-х годов. Для нас настоящим откровением стала уверенность в том, каким город может быть в своих лучших проявлениях, и оправдание городской чувствительности наподобие того, которое я впитал, когда рос в Нью-Йорке, и позже видел в Париже и Сан-Франциско.
С тех пор прошло уже много лет, и предметом книги, которую вы сейчас читаете, являются не города, не городское планирование и не урбанистика. Эта книга предназначена не для того, чтобы собрать жизнеутверждающие истории обновления и возрождения городских улиц. Она не берет читателя за руку и не ведет его через возродившийся район Стэйшн-Норт в Балтиморе или облагороженный Уильямсбург в Бруклине; через старые склады и офисные здания, переделанные в жилье, или вновь ожившие даунтауны. Она не ликует в связи с устойчивым падением уровня преступности в Нью-Йорке и других городах. Не наслаждается сносом разрушающих город магистралей в Бостоне и Сан-Франциско. Все это, рассмотрев под правильным углом, можно положить к ногам Джейн Джекобс. И вы действительно найдете такие счастливые истории в книге. Но не они являются ее предметом.
