"Милая моя матушка, здравствуйте!
Вот уже девять дней продолжается моё путешествие и до цели остаётся совсем немного. Возможно, уже завтра к вечеру Ваш сын благополучно доберётся до Парижа, если будет на то Господня воля.
Хоть я и в первый раз забрался так далеко от дома, но вынужден признаться, что никакого особенного воодушевления не испытываю. Только скуку, матушка.
Причиной её может, конечно, служить скверная погода, преобладающая в этих кажущихся мне столь негостеприимными местах. У нас в Провансе уже, должно быть, наступила весна, а здесь ещё грязь и частый холодный дождь. Другой причиной могут являться люди, попадающиеся мне на пути. Простолюдины здесь кажутся грубыми и несчастными, очень похожими на сию местность и погоду. А людей благородного звания я пока не встречал, так что вести учтивую беседу было особенно не с кем. Для этого следовало, очевидно, выбирать менее окольный путь и не прислушиваться к благоразумному совету дядюшки. Но что уж теперь.
Да, матушка. Нужно иметь мужество и признать, что истинная причина моего уныния состоит в том, что я очень скучаю по Вам! И по дядюшке скучаю, и по кривляке Аннет, и по нашему милому дому. Я, конечно, понимаю, что эти мои страдания недостойны мужчины, потому и пишу вам такие письма только мысленно. И вчера такое письмо писал. И третьего дня писал. Мне стыдно, матушка. Я ведь понимаю, что вы бы хотели получить от меня письмо бодрое и весёлое. Клянусь, что именно такое я вам и отправлю, когда представится подходящая возможность!
А так, что касается моего путешествия, то никаких особенных приключений со мной пока не случалось, если не считать таковым то, что Одиссей, между прочим, всецело оправдывающий своё прозвище и всё время норовящий меня завезти в какие-то странные дебри, соизволил потерять подкову, и теперь я сижу возле первой попавшейся по дороге кузни и жду запропастившегося куда-то кузнеца. Других приключений не было, так что случай испытать достоинства новой фехтовальной школы, придуманной дядюшкой, мне пока не представился… И не скажу, что я сильно об этом сожалею… Впрочем, матушка, я понимаю, что мужчине лучше даже мысленно не касаться подобных откровений. Конечно, я желаю дядюшке дописать до конца его трактат по фехтовальной науке и постараюсь лично подтвердить его правоту. Что, как вы понимаете, мне и самому чрезвычайно необходимо. Что касается… "
– Эй, сударь! Да-да вы, юноша, вы! Я к вам обращаюсь! Где этот чёртов кузнец, позвольте поинтересоваться?! Мне нужно подковать лошадь! Позовите-ка его скорее, мы чертовски спешим!
В задумчивости я не заметил двух всадников, свернувших с дороги к кузне, располагавшейся на отшибе деревни. Один из них и обращался ко мне столь бесцеремонно. Всадники были примечательные, таких нарядно одетых людей я не видел даже в Тулоне, который мы с дядюшкой посещали год назад. В первый раз я ощутил, что действительно приближаюсь к Парижу, к городу, в котором живут король с королевой, различные вельможи и ещё много всяких важных господ, двое из которых как раз, очевидно, и предстали мне сейчас воочию. На них были яркие камзолы, прекрасной выделки плащи, шеи украшали широкие пышные воротники-жабо, а весеннее солнце, наконец-то выглянувшее, на котором я столь блаженно и пригрелся в ожидании кузнеца, жарко блестело на позолоченных частях их одежд и драгоценных эфесах шпаг.
Всадники и сами были довольно молоды, хотя, конечно, старше меня. Лица их украшали остроконечные бородки, в ушах сверкали серьги, а бархатные береты были украшены красивыми перьями. Если они так одеваются в дорогу, в смятении подумал я, то как же тогда они наряжаются, идя во дворец? Неужели возможно ещё большее великолепие? Да и сами всадники были под стать своему облику. Лицо одного из них особенно поразило меня не только красотой, но и явственным благородством черт. Лицо это, правда, сейчас выражало скучливость, в мою сторону он поглядывал лениво, особенно меня не замечая.
Ко мне обращался другой, постарше, чернявый, похожий на гасконца и лицом и особенностями выговора. Его глаза требовательно вперились в меня, конь под ним беспокойно переступал тонкими изящными ногами, шумно фыркал и возбуждённо косил в мою сторону, тоже, очевидно, требуя от меня причитающуюся ему подкову. Мой Одиссей, выросший на нашей семейной конюшне и получивший прозвище за удивительную способность сбегать, но всегда возвращаться, не обладал столь изящными пропорциями. Хотя и показывал, если старался, отменные беговые качества.
– Шевелитесь, сударь, шевелитесь! – снова прикрикнул на меня гасконец. – Я же ясно сказал, что мы спешим!
Я постарался с максимально возможным достоинством встать с огромной колоды, валявшейся на дворе кузни, на которой так удобно пристроился, и расправил плащ, чтобы приезжие могли наверняка разглядеть эфес моей собственной шпаги. Гасконец вёл себя чрезвычайно дерзко, но они оба смотрелись столь впечатляюще и привлекательно, что мне не хотелось с ними ссориться. Возможно, он не разглядел, что имеет дело с дворянином, подумал я, и это простое недоразумение?
– Сожалею, сударь, – вежливо ответил я ему. – Кузнец куда-то запропастился. Я тоже его ожидаю и, представьте, жду от него точно такой же услуги, как и вы… И, конечно, я не собираюсь за кем-либо бегать!.. Советую вам тоже набраться терпения и немного обождать. Или ехать своей дорогой, если вам так будет угодно.
